Таргитай - Юрий Никитин

стерегут проход в царский двор на земле, разит кислым вином.

Верёвки больно врезаются в запястья, Таргитай подёргал, пытаясь хоть как-то ослабить.

– Шевелись, варвар! – бросил воин за спиной. – Идёшь, как сонный медведь!

– Давай шевели копытами, – буркнул другой страж. Голос прозвучал со злым нетерпением.

– Нас ждут вино и игра в кости. А мы тут с тобой возимся!

Распахнулась дверь, слабо освещённый коридор несколько раз вильнул. Таргитай принялся спускаться по полутёмным ступеням. Пара факелов на стенах даёт слабый, дрожащий свет. Ступени в полумраке едва заметны, невр угадывает их по шороху сапог о твёрдое.

– Да быстрее ты, скотина! – прорычал стражник.

Его товарищ громко выругался. От толчка в спину Таргитай с воплем полетел в темноту. Верёвка на запястьях лопнула. Руки освобождёно метнулись вперёд, чтобы смягчить неизбежное падение и спасти шею от перелома.

От рухнувшего на пол тела раздался грохот, эхом отразился от скрытых в темноте стен, помчался по уходящим глубже в подвал коридорам тюрьмы.

Тарх тихонько и жалобно застонал. Ему показалось, что пересчитал рёбрами все до единой ступеньки. Перед глазами вспыхивают огоньки, один ярче другого. В носу свербит от пыли. Ладони горят, кожа наверняка содрана. Всё тело охватила тупая, ноющая боль.

Вяло мелькнула мысль – вызвать с неба огонь, он же теперь вроде как бог, надобно пользоваться. А то ведь так и помереть можно раньше времени. Пусть он и не ощущает никакой божественной силы, но должна же она быть, пусть даже где-то и очень глубоко.

В гудящем после падения черепе заспорили два голоса. Один жалуется и уговаривает спалить дворец и весь город к такой-то матери за оскорбление самого Сварога. Другой напоминает, что Тарх сам виноват. Да и, видать, бог из него так себе, чтобы призывать гром и молнию. Рылом не вышел.

***

Запястья вновь туго связали. Стражники, кряхтя, подняли невра с пола, который уже показался мягкой постелью, и толкнули в спину.

Навстречу поплыл тёмный коридор. От света редких факелов Таргитай невольно принялся щуриться.

Из темноты навстречу шагнул широкий, приземистый воин. Распахнул ближайшую дверь, и Таргитай влетел внутрь от увесистого пинка.

Дверь тут же захлопнулась. Снаружи несколько раз провернулся ключ. С грохотом задвинули засов.

Глаза быстро привыкли к полумраку. Таргитай различил небольшое зарешеченное окно почти под потолком, откуда льётся бледный свет луны.

У дальней стены негромко лязгнула цепь. Впившись в ту сторону глазами, дударь различил смутные очертания прикованного к стене человека. От него разит испражнениями, исходит мощный запах немытого тела.

Таргитай рассмотрел неопрятную бороду. Из одежды – лохмотья. Заключённый распят на стене, как Промет. Туго натянутые цепи удерживают руки. Лицо скрыто в темноте, но невр разглядел на нём тёмную маску запёкшейся крови.

– Здрав будь, добрый человек, – молвил он, ища взглядом, куда бы сесть. А ещё лучше – лечь. Грязная куча в углу при более близком рассмотрении оказалась старым матрасом.

Тарх сморщился, но всё же опустил туда свое измученное побоями тело.

Сунув руку за пазуху, улыбнулся – пальцы нащупали драгоценную дудочку.

Привалившись к стене, невр принялся играть. Звуки сперва напоминали скулёж простуженной собаки, которой лошадь наступила на причинное место. Затем Таргитай разыгрался. Полилась красивая мелодия. Пальцы забегали по дырочкам на дудке, он принялся играть, выплёскивая всё наболевшее и стараясь уйти из этого злого и жестокого мира.

Он играл некоторое время, пробуя разные лады и тоны, когда вдруг распятый на цепях человек открыл глаза – они слабо блеснули в лунном свете. В темноте гулко звякнули цепи.

Дудошник, увидев это, отнял сопилку от губ. В камере воцарилась тишина. Правда, ненадолго.

– Таргитай, – прохрипел узник, – чтоб тебя. Ты и у Ящера дудишь, как у себя дома. Неужто сдох раньше меня?

***

– Поверить не могу, – прохрипел, криво усмехнувшись разбитыми губами, Степан. – Это и впрямь ты, Тарх.

Узник чуть сдвинул голову, и теперь свет луны падает прямо ему на голову. При виде кровоподтёков на лице друга, Таргитай поджал губы, физиономия сочувственно вытянулась.

Степан тоже впился в него взглядом, словно желая убедиться, что этот золотоволосый гиперборей – настоящий, из плоти и крови, а не порождение колдовского морока.

Для верности даже дотронулся кончиками занемевших пальцев до его жилетки из волчьей шкуры. Потыкал в круглое крепкое плечо, где под кожей ни капли жира, а только твёрдые, как столетний дуб, мускулы.

– Как ты сюда попал? – вопросил Таргитай участливо. – За что тебя так?

Он окинул жалостливым взглядом лицо Степана в синяках, его штаны и рубаху, что от частых и сильных побоев превратилась в лохмотья.

– Ну ты ж меня знаешь, – проговорил бывший разбойник, усмехаясь разбитым ртом, – я, как обычно, поносил богов и жрецов, что им служат. Особенно – Сварога!

В глазах вспыхнули искорки ненависти.

– Увидел его новенький идол, тут на капище в центре Аргоны. Вот и при всех помочился. На меня тут же налетели сперва мордовороты-волхвы, потом городская стража. От первых кое-как отбился, хотя волхвы ещё те головорезы, и в каких только пещерах сидели, зато стражники меня скрутили в бараний рог…

Услышав, как Степан обошёлся с его изваянием, Таргитай скривился в отвращении. К тому же стало ясно, отчего у него некоторое время назад жутко болела голова и ломило спину. Он-то был уверен, что из-за горного воздуха и тяжести неба на плечах. Да ещё было почему-то мокро и так горячо, так горячо… А, оказывается, над его изваянием попросту надругались.

– Куда ты исчез в ту ночь? – спросил, облизав пересохшие губы, Степан. – Неужто просто взял и ушёл? Я о тебе расспрашивал в паре ближайших весей, но тебя никто не видел.

Бородач вперил в Таргитая вопросительный взгляд. В лунном свете лик его выглядит лицом призрака, который устал скитаться по земле и нести на себе всю боль мира. Но вот в его глазах вспыхнула злость. Тарх сразу это углядел и даже почувствовал эту ледяную волну всей кожей.

Он посмотрел чистым, искренним взором и произнёс:

– Я пытался спасти прикованного к скале Промета. После этого – держал на себе небесную твердь, потому что Атлант меня обманул и удрал, а мне вот… пришлось…

Правда сама сорвалась с его уст. Врать он не мог даже когда, наверное, и следовало бы. Это не мудрый Олег – тому соврать всё равно, что в чужую скатерть высморкаться. Мраку – и того легче.

Пару мгновений Степан буравил его колючим взглядом. А потом – затрясся от хохота. В каменной комнатушке заметалось эхо, отскакивая от стен. У Степана из глаз выступили слёзы. Нижняя губа лопнула, на ней повисла