Россия, кровью умытая - Артем Веселый

– И я сдаюсь, – поднял солдат трясущиеся руки. – Я, братишки, сам служил в Дебальцеве в большевицком полку, только забыл его правильное названье… Я, братишечки, сам целый год направо и налево вел бесплатную агитацию.

– Ну, а ты? – в голос спросили несколько человек, обращаясь к Мартьянову.

– Я что ж… я ничего…

– Этот с нами, – ответил за него Григоров.

Шахтер начал распоясываться.

– Оставь оружие при себе, – сказал ему Галаган. – Беги в станицу. Поручаю тебе и твоим ребятам захватить батарею и атамана… Скажи своим людям, пусть сбросят шинели и рубашки, чтоб в бою я мог вас отличить от прочих.

– Будет исполнено в точности… Уж я сказал, так умерло… – Он пожал наспех руку Максиму с Григоровым и вышел.

В суматохе солдат успел улизнуть.

– Этого, – ткнул Галаган пальцем в Тимошкина, – списать…

– Счастье морское, – заплакал тот, подталкиваемый к выходу. – Братишки, за что? Я никому зла на копейку не сделал!

За вокзалом, у кирпичной, исклеванной пулями стены, Тимошкин отдал якорь.

– Как в эшелоне? – спросил Галаган.

– Спят.

– Поднять.

– Есть поднять, – ответил Суворов и передал дежурившему в дверях вахтенному: – Поднять людей.

Дневальный побежал по составу:

– Полундра!.. В ружье! В ружье!..

Из вагонов сыпались одетые и вооруженные моряки. Строились перед зданием станции.

– Скатить с платформы два орудия, – приказал Васька.

– Есть, – ответил Суворов и через плечо бросил вахтенному: – Приготовить два орудия.

– Командоры, к орудиям! – протянул нараспев вахтенный.

Из темноты моментально откликнулись:

– Есть два орудия!

Отряд выстроен… Бубнили низкие голоса. В зубах вспыхивали раздуваемые ветром огоньки папирос. Лица были неразличимы.

Галаган с подножки штабного вагона выкричал, пересыпая матюками, краткую гневную речь.

Его выслушали в строгом молчании и, соблюдая полный порядок, вышли за станцию, развернулись в две цепи и быстро двинулись по темной степи.

Моряки вошли в станицу сразу с трех сторон.

Встревоженные улицы загудели…

Из дворов выкатывали тачанки, на лошадей на ходу набрасывали хомуты. Скакали всадники, бежали, отстреливаясь, солдаты, и часть обоза уже гремела по мосту…

В спину бегущим жители палили из дробовиков. Бесстрашные казачки рубчатыми вальками и ухватами молотили валявшихся пьяных.

Шахтеры на руках выкатили пушки на середину улицы и били по мосту прямой наводкой. Снаряды ложились удачно – мост запылал, по реке поплыли подушки, гогочущие гуси, чемоданы и картонки с барахлом…

В России революция —

деревни в жару,

города в бреду.

На армию навалилась вошь

армия гибла.

Хлестала осень дождями, свинцом и кровью.

Кошмою полегли перебитые с сорняками неубранные хлеба. Осиротевшую ниву вытаптывала конница, опустошали мышиные орды, расклевывала пролетная птица. Над Кубанью, Тереком и Ставропольем реяли багровые знамена пожаров. Красные жгли хутора и станицы восставших казаков, белые громили мужичьи села и рабочие слободки. Наседала зима.

С севера все чаще и чаще набегали холодные ветра, наголо раскрывая сады, шурша в степях мертвыми травами. Прихватывали утренники, лужи затягивало первым ломким ледком.

Бойцы были раздеты и разуты.

По одним путям, по одним дорогам с армией ползла и тифозная вошь. Здоровые еще кое-как отбивались от вошвы, больные – не могли.

Минеральные воды

Пятигорск

Владикавказ

Грозный

Святой Крест

Моздок

Кизляр

Черный Рынок…

Живые долго будут хранить в памяти эти кровавые вехи.

По всем городам и селам, хуторам и станицам бегущая армия покидала на произвол судьбы тысячи и тысячи своих раненых, больных, слабосильных. Этапные коменданты ставили к дверям лазаретов караульных с приказом никого из помещения не выпускать.

Те, кого сила несла дальше, забегали в лазареты прощаться:

– Братцы! Не волнуйся… Мы отступаем дня на три и опять вернемся.

– Врешь, серый!.. Завели нас и продали… Кадеты всех порубят.

– Не тронут… Увечного не посмеют тронуть.

– Да, лежал бы ты на моем месте с пулею в груди, не то бы вячел.

– Говорю, скоро вернемся, ожидайте.

– Кого и чего ждать? Палача с веревкой?

Срывались с коек:

– Братва, собирайся.

– Куда вы? Куда поднялись? Лошадей нет. Одежи теплой нет. Мосты в тылах порваны. Кормить вас нечем и самим жрать нечего. В дороге всем вам, калекам, верная гибель…

– Все равно пропадать. Бей телеграмму Ленину…

– Братцы, не покидайте!

Рыданья и скрежет зубовный.

– Не покидайте… Вместе воевали, вместе и умирать будем!

– Прощай, станишники… Прощай, друзья…

Стоны, вопли, последние объятья.

Отец заживо расставался с сыном, брат с братом и товарищ с товарищем.

Двери лазаретов наглухо заколачивались досками, из окон выпрыгивали – кто выпрыгивать мог. На костылях, в бреду, срывая с себя окровавленные повязки, они рвались вслед за отступающей армией: поддерживая друг друга, шли, ползли, валились и умирали… Много их, призасыпанных первым снегом и скрюченных, смирнехонько лежало по обочинам дорог.

Пепелища хуторов и станиц, скелеты городов.

Реввоенсовет армии еще заседал, слепо веря в силу своих решений, и, как ракеты, выбрасывал приказ за приказом:

Оттянуть армию за Терек… Переформировать части… Ввести жесточайшую дисциплину. Дать людям отдых… Связаться с 12-й армией… К весне готовить удар по Деникину…

А за зеркальными окнами штабных вагонов, по разбитым шляхам день и ночь грохотали скачущие обозы и батареи, подбористым шагом текла кавалерия, двигались остатки 7, 9 и 10-й боевых колонн, отбившиеся от главных сил части таманцев, поредевшие составы еще недавно стяжавших громкую славу полков: Михайловского, Пролетарского, Выселковского, Интернационального, Лабинского, 292-го Стрелкового, Крестьянского имени Щербины, Тимашевского, Кубанского внеочередного, Унароковского, Черноморского, Народного, 306-го Стрелкового и других. Украинские батраки и ростовские рабочие, станичная голытьба и таганрогские красногвардейцы, темрюкские рыбаки и буйствующие матросы, сутулые хуторские дядьки с бородами в целую овчину и безусые хлопцы. Полтавец шел плечо в плечо с тавричанином, китаец шагал нога в ногу с мадьяром. Отступали закубанские пластуны, отступали отважные латыши. Казаки молодых годов соперничали в джигитовке с ингушами и чеченцами; впрочем, горцы к тому времени уже начали разъезжаться по своим аулам, чтобы вскоре в тылах противника поднять знамя восстания. Линейки, повозки, телеги, арбы и тачанки грохотали, стремясь обогнать друг друга. Колеса проваливались в колдобины, изнуренные большими переходами лошади то останавливались, то под ударами кнутов и палок дергались из последних сил.