Попытка возврата - Владислав Конюшевский

В общем, сначала болтали обо всем понемногу, а потом я ему вывалил свои соображения по поводу организации подразделений глубинной разведки. Дал расклад, который начнет применяться только в сорок четвертом году. Партизаны партизанами, но когда дело касается серьезных вещей – они не пляшут. Тут профессионалы нужны. Он со мной по многим пунктам согласился. Мы говорили о том, как группы, выкинутые в глубокий тыл к немцам, километров на триста-пятьсот от линии фронта, снабженные продовольствием, боеприпасами и радиостанциями, будут действовать во вражеском тылу. Их задача после приземления будет состоять в том, чтобы следить за передвижениями войск противника по дорогам, вскрывать характер инженерных сооружений фрицев в глубине обороны, информировать командование о местах расположения пунктов управления, складов и баз гитлеровцев. Добываемые военными переводчиками сведения будут передаваться по радио командованию наших войск. Обсудили вооружение и экипировку. Я рассказал о предложенных мной новинках оружия. Поговорили о диверсионных группах, которые по наводке разведчиков будут эти самые пункты и базы громить. Общались минут сорок, сидя в уголке, пока нас не нашли и не выдернули для продолжения веселья. Но разбежались не сразу, сначала договорились встретиться назавтра и обсудить все в более спокойной обстановке. А потом меня отловил Лаврентий Павлович:

– Я слышал, что ты уже начал наказы Иосифа Виссарионовича исполнять, даже до фронта не доехав?

Попробовал объяснить ему суть дела, но нарком только махнул рукой:

– Мне все уже доложили. Правильно сделал. Только если мы их всех так пугать будем, то кадров у нас не останется. Но хотя ничего – другие дисциплинированней будут.

Ради интереса спросил о дальнейшей судьбе слабого на желудок чиновника.

– Ну, пособничество фашистам мы ему инкриминировать не будем, а просто снимем броню и пошлем на фронт. Я так думаю, ему там мало не покажется…

И страшный генеральный комиссар мне лукаво подмигнул.

На следующий день, хоть и было слегка не по себе после банкета, опять встретился с Судоплатовым. Просидели над общей схемой почти до вечера, с небольшими перерывами, когда его выдергивали на доклады. Я добавил к сказанному свое, он свое – и стала получаться очень заманчивая картина. Павел так воодушевился, что предложил похлопотать о моем переводе в его ведомство, но я показал ему свою ксиву и сказал, на кого сейчас работаю. Разговоры о переводе тут же прекратились, и мы опять принялись за обсуждение…

А вечером пошел по адресу, данному мне начальником госпиталя. После того как я покрутил маленькую медную ручку звонка, дверь открыл чернявый парень среднего роста с солидным шнобелем. Грустно оглядев меня, он поздоровался и поинтересовался причиной визита. Протянул ему записку, и носастый, оказавшийся тем самым Агатовым, оживился. Пригласив войти, он поинтересовался, как там дела на фронте и как себя чувствует его старый знакомый главврач. Ответил, что и фронт воюет нормально, и доктор не кашляет, а потом, попив очередной чай со странной заваркой, которая в меня уже не лезла, пошли в комнату. Так как текстов у меня не было, а читать стихи, подвывая, как Ахмадулина, я не умел, то мне была вручена гитара. Шикарная цыганская семиструнка, которую быстренько перестроил под шесть струн, и вдарил роком по этому захолустью.

Правда, про рок я несколько загнул. Просто начал петь как военные, так и обычные песни, которые мне нравились и которые еще не были сочинены в это время.

Владимир сначала молча слушал, а потом, остановив музицирование, сбежал в коридор. Я, сидя в комнате, слышал, как он вопит в телефоннyю трубку:

– Никита?! Никита, ты не занят? Мы сейчас к тебе подъедем. Там сам увидишь. И услышишь тоже. Я же говорю – сам увидишь. Да. Да, конечно. Нет, через полчаса будем!

Потом импульсивный поэт отобрал у меня гитару и велел собираться, сказав, что сейчас поедем к Богословскому. По дороге все удивлялся такому совпадению.

– Представляете, мы в Москву приехали буквально на неделю – из Ташкента. Нас туда еще в сорок первом эвакуировали. Надо же вам было так удачно зайти! Завтра вы бы уже меня не застали.

Знаменитый Никита, которого я до этого видел только по телевизору и глубоким стариком, оказался худым парнем с шикарным, зачесанным назад чубом. Сам он был питерский, поэтому в Москве жил у знакомых, которые сейчас тоже были в эвакуации. Зато у них было пианино…

Я шпарил на гитаре, Богословский выдавал вариации на клавишных. Агатов тоже не сидел без дела. Он влет записывал слова песен. Парни были удивлены. Парни были потрясены. Салабонистого вида Никитка сказал, что я уникум и талантище. Только вот некоторые мелодии он бы сыграл несколько по‑другому. Самое смешное в этом было, что по-другому он собирался обыгрывать в основном свою же музыку, правда, еще не написанную. Потом он показал, что имел в виду. Получилось прикольно. Песни звучали узнаваемо, но несколько необычно. Это было как… вот слово забыл, ну, на чем Киркоров в свое время погорел… А, вспомнил – ремиксы! Правда, «Темную ночь» оставил без изменений. Особенно, как ни странно, заинтересовались «Черным котом».

– Какая необычная трактовка, – говорил Никита, возбужденно подбирая нужные ноты на пианино. – Это не джаз, не блюз, но звучит очень хорошо, необычно…

«Это твист», – подумал я, отбивая ритм по боковой стенке инструмента, но ничего вслух говорить не стал. Послушали бы вы Элвиса Пресли – наверное, вообще в восторг пришли бы. А вот если б услышали что-то из современной попсы, точно – сразу бы всю ее под пулемет пустили…

Потом посидели просто так. Они рассказывали о своем житье в Ташкенте, я – про разные смешные случаи на фронте. За время беседы понял, что Богословский, оказывается, приколист еще тот. Даже не ожидал от мэтра такого, но потом спохватился – какой он на фиг мэтр? Щегол, моложе меня. Правда, талантище, несмотря на молодость, из него так и пер. Мне даже неудобно было, что у него несколько песен свистнул. Ну да ладно – что случилось, то случилось. Перед уходом обменялись адресами. Они дали свой ташкентский, а я полевой почты. Договорились, что как только у меня что-то новое из стихов появится, сразу буду им отсылать, а они уже по своим каналам, если стоящее, – будут продвигать. Только вот как с мелодиями быть, так и не решили. Нот я не знаю, а письмом мелодию песни передать не получится.

На седьмой день своего отпуска пришел в здание на Лубянке. Отдыхать надоело. Устроив Селиванова обратно в его квартиру и проследив, чтоб мужику из Львова дали хату не хуже той, в которой он жил, я заскучал. Знакомых у меня в Москве не было, доисторические фильмы смотреть было неинтересно. Ладно бы еще старые чаплинские крутили, так нет – все больше про колхозников или выученные уже наизусть «Волга-Волга» и «Веселые ребята». Тех фильмов, что потом стали называть трофейными, тоже не было. Были еще так называемые военные киносборники, но их смотреть без смеха было нельзя. Когда один раз при просмотре этой агитки захихикал, меня чуть не побили возмущенные зрители. Спасло только то, что вовремя распахнул шинель, демонстрируя новенькую звезду Героя, и объяснение, что ржал над глупыми мордами фашистов. Кстати, к поэтам-композиторам появлялся без этой награды – на фиг мне нужен лишний ажиотаж. Да и саму звездочку я тогда ювелиру отдал, чтоб копию сделал. А то, при моем бардачном отношении к жизни, я ее, мягко говоря, профукаю, в смысле потеряю, и будет обидно… Остальные-то регалии – на гайках держатся. Их только вместе с гимнастеркой посеять можно. А звездочка к планке маленьким колечком крепится. Зацепился, и все – прощелкал награду. Я так свою отважную медаль посеял. Пока лазил по окопам, высматривая пути прохода, телогрейку скинул – жарко стало. Тут миномет долбить начал. В общем, пока кувыркался, медаль тю-тю, одна планка осталась. Так что лучше заранее подстраховаться…