"Волкодавы" Берии в Чечне. Против Абвера и абреков - Юлия Нестеренко

Диверсант смотрел на нас ошалевшими от страха глазами, кадык на его худой жилистой шее конвульсивно дергался. Ну, правильно, он принимает нас за грозных солдат НКВД; впрочем, на всякий случай пока не стоит развеивать его ошибку.

Осматриваем и расспрашиваем своего пленника, он отстал от своих, был ранен в позавчерашнем бою в ногу, но нетяжело, сумел самостоятельно перевязать себя и, чудом не замерзнув, пережил снегопад в норе под корнями поваленного дерева.

По-прежнему принимая нас за чекистов, бурно клянется, что ни он, ни остальные оставшиеся в живых после боя немцы не принимали участия в издевательствах над Славиком. Заглядывает нам в глаза, истово крестится рукой в разорванной серой перчатке.

Голос диверсанта предательски дрожит, выдавая страх перед неизбежной местью чекистов, на лбу выступил холодный пот, и мы оба знаем, что боится он не напрасно.

Переглядываемся с Гюнтером, мы оба верим этому немецкому солдату. Мы не говорим об этом вслух, но у обоих всплывает перед глазами картина, как нас самих чуть не линчевали партизаны в сожженной отрядом СС деревне. А еще нас терзают смутные подозрения, что Петров вряд ли сумеет остановить настроенного на месть Чермоева.

Клянусь, если бы не присутствие Ахмета и немец не был ранен, мы бы просто отпустили его на все четыре стороны. Но прекрасно понимаем, что в одиночку перебраться к своим у него нет никаких шансов. Итак, выбора нет — только плен. Фельдфебель пытается успокоить перепуганного немца, что в плену ему ничего плохого не грозит, но разве сами мы на сто процентов уверены в этом? Перед глазами всплывает картина, как Чермоев добивал раненого; причем не немца, а своего соплеменника-чеченца.

— Вы не понимаете, это был его кровный враг, — пытается объяснить Ахмет. — По закону гор кровная Месть священна, кровная обида не прощается годами.

Делаем импровизированные носилки, кладем на них раненого и пускаемся в обратный путь.

Боже, как нам повезло! Пока нас не было, вернулась Лайсат. Если не считать легких обморожений, девушка вполне здорова и даже весела, весел и ее братец; он уже не так пылает жаждой мести и даже пытается шутить.

— Ничего себе барана принесли, — басом орет он при виде пленного. — Из него, что ли, я шашлык делать должен?!

Бедняга неплохо понимает по-русски и принимает высказывание буквально, ему чуть не становится дурно от страха: вид Асланбека, вынимающего из-за пояса кинжал, действительно не слишком забавен.

— Ничего страшного, господин капитан просто смеется, — шепчу я на ухо пленному и вспоминаю, как сам еще недавно реагировал на чермоевские шуточки.

Но мясо для шашлыка действительно необходимо: теперь Аслан и Нестеренко надевают тхеламури и отправляются за тушей архара, а мы остаемся с Петровым допрашивать пленного.

Немец отвечает на вопросы довольно подробно: рассказал, что их командир еще после того, как половину десанта перестреляли в воздухе, понял, что задание провалено, и решил двигаться в сторону линии фронта. Но по дороге заходил в аулы и пытался с помощью горцев из своего отряда вербовать сторонников. Однако разочарованные неудачами вермахта на Кавказе, даже антисоветски настроенные чеченцы на контакт шли неохотно.

— Мы даже боялись, что местные выдадут нас чекистам; но ингуш из нашего отряда объяснил нам, что в горах закон гостеприимства священен.

— Хозяин обязан защищать гостя, даже если тот конокрад или убийца. Если гостя убивают в принявшем его доме, то по адату позор падает на весь род хозяина. И вы подло воспользовались святостью древнего закона, — прокомментировала Лайсат.

— С другой стороны, по тому же адату хозяин несет ответственность за действия своих гостей, — С желчно отзывается Петров. Он тщательно записывает, в каких аулах побывали вражеские диверсанты и с кем из местных контактировали. Все эти люди будут «под колпаком» у НКВД.

Однако допрос допросом, а раненого нужно было как-то лечить: за то время, что он провел в берлоге под корнями, не перевязанная рана загноилась. Даже на ощупь чувствовалось, что у пленного сильный жар, голень в области раны распухла и стала синюшной, от нее шел неприятный гнилостный запах. Медика среди нас не было, но Чермоев заявил, что дед, бывший воин Шамиля, учил его врачевать боевые травмы.

Итак, нам предстояло поучаствовать в сеансе народной медицины. Зрелище получилось не для слабонервных! Аслан очистил от коры тонкий кизиловый прутик, намотал на него длинный черный волос, выдернутый из прически Лайсат; затем велел мне и Гюнтеру крепко держать пленного. Чермоев снял повязку и сдавил больную ногу; некоторое время прицеливался, а затем резким движением проткнул острым прутиком рану насквозь. Немец заорал от боли и чуть не вырвался из наших рук.

— Терпи! Или ты не мужчина?! — презрительно бросил ему Чермоев. — А ты, Гроне, держи покрепче, совсем, что ли, силы у тебя нет!

Из раны с обеих сторон ручьем хлынула темная грязная кровь, смешанная с гноем. Аслан своими заскорузлыми пальцами давил на рану со всех сторон, чтобы вышел гной, пленный буквально заходился от крика и извивался в наших руках.

— У меня уже в ушах звенит! Заткни ему рот или я не стану лечить! — не выдержал чеченец.

Он взял куски свежего бараньего жира и закрыл ими отверстия раны, затем перевязал разорванной трофейной нижней рубашкой, а поверх привязал баранью шкуру.

— А это точно поможет? Мне это больше напоминает средневековую пытку, чем врачевание, — с сомнением прошептал Димпер.

— Что ты болтаешь, идиот! — Петров все же услыхал его слова и потянулся, чтобы отвесить подзатыльник; Крис увернулся и отскочил в угол.

— Лучше возьми и вынеси эти окровавленные тряпки! — приказал майор.

Опасливо косясь на него, мальчишка приблизился и, быстро схватив ворох грязных тряпок, пулей вылетел из пещеры.

Охрипший от крика пленный затих, уткнувшись в мои колени, я укрыл его рваным одеялом и остался дежурить подле него.

— Я не верю, что этот гад не принимал участия в расправе над Славиком, — пробурчал Чермоев.

— Он поклялся нам! — возразил Гюнтер.

— Конечно, в плену он поклянется в чем угодно!

Потом я случайно услышал разговор Аслана с майором: они оба с удовольствием бы пристрелили пленного, но Петров опасался, что это сильно возмутит перевербованных немцев. Правда, майор сказал, что раненый является большой обузой для отряда и если нас так волнует его судьба, то и тащить его тоже должны мы сами.

В тот же день мне удалось связаться по рации с Лагодинским. Я кратко описал ему все случившееся; он сказал, что срочно вышлет две роты НКВД в наш квадрат с заданием прочесать окрестные горы и выловить остатки вражеского десанта. Нам же было дано указание возвращаться на базу.

— Этот разговор произошел примерно через неделю после боя у Итум-Калинского камня, когда мы уже вернулись на базу и Лагодинский предоставил всем нам несколько дней отдыха. Накануне вечером мы поминали бедного Славика, наутро все старшие члены отряда, не исключая Гюнтера, лежали в комнате с синдромом дикого похмелья. Мы с Димпером выпили меньше, но голова все равно сильно гудела, и мы решили выбраться на свежий воздух во внутреннем дворике крепости. Погода стояла промозглая и неприятная, горы вокруг были скрыты густой пеленой низкой свинцовой облачности, но пронизывающий влажный ветер хотя бы слегка охлаждал тяжелую после русской водки голову. Натянув на головы капюшоны белых зимних курток, мы сидели под навесом и молчали. Внезапно послышались чьи-то шаги, и на галерее, кутаясь в меховую летную куртку, появился Хансен.