Дочь Нефертити - Татьяна Семенова

По длинному узкому коридору быстро, почти бегом шёл заметно взволнованный человек. Четкая отмашка при каждом шаге выдавала в нём военного, хотя одет он был в обыкновенный штатский чёрный костюм и светлую рубашку. Лицо выражало крайнее нетерпение, а правая рука крепко сжимала папку, на которой в самом уголке мелким шрифтом значилось: «Проект Фаэтон-2».

Зловещий безлюдный коридор состоял, казалось, из одних железных дверей, похожих одна на другую как братья-близнецы и оснащённых кодовыми замками со встроенными глазками камер наблюдения. Только номера и не давали возможности их перепутать. Больше всего коридор напоминал какой-то огромный сейф со множеством ячеек, вход в которые был открыт только человеку, знающему шифр своей ячейки. Безжизненная и давящая тишина, царящая вокруг, нарушалась лишь гулкими шагами спешащего человека. Однако безжизненность была здесь весьма иллюзорной. За каждой из этих дверей кипела активная работа.

Пройдя почти через весь коридор, человек резко остановился у двери под номером 21. Пригладив волосы и немного успокоившись, он коснулся замка магнитной карточкой, и через несколько секунд дверь, щёлкнув, медленно отворилась.

За столом в кабинете сидел мужчина лет сорока или чуть больше, крепкого телосложения с тёмными, коротко стрижеными волосами, в которых только начинала пробиваться седина. В целом он выглядел достаточно сурово, но его проницательные, умные, чуть насмешливые зелёные глаза выдавали не только деятельного, решительного, но и склонного к компромиссам человека. Это он возглавлял секретную лабораторию, просто Секретную Лабораторию, не имевшую из соображений конспирации не только названия, но даже номера. Это он руководил проектом «Фаэтон» а теперь уже и «Фаэтон-2». Звали его Роман Рафаэлевич Каюмов. Среди сотрудников — просто Рафаэлич. Формально Каюмов являлся научным руководителем лаборатории, то есть за безопасность, финансирование и прочее отвечали другие люди. Но реально именно он стоял у истоков создания Лаборатории ещё лет пятнадцать назад, только он был допущен в определенные властные структуры, курировавшие проект, и, соответственно, без согласования с ним не решался ни один вопрос.

После того как совершенно уникальный и безумно дорогостоящий проект «Фаэтон» «торжественно» завершился бегством неуравновешенного генетика Сергея Борисова, прихватившего с собой экспериментальный образец прибора и полный комплект документации на него, многие боялись, что будут немедленно уволены, а некоторые поговаривали и о том, что снимут самого Рафаэлича. Но так могли говорить только относительно новые люди, плохо знакомые с ситуацией в целом. Увольнение Рафаэлича означало бы закрытие Лаборатории, а закрыть её теперь уже не представлялось возможным по очень многим причинам. Бегство и внезапная гибель генетика Борисова стало лишь дополнительным подтверждением тому.

Круг лиц, допущенных к секретной информации, был очень узок, никто не собирался сильно расширять его, а потому именно этим избранным людям и вменялось в обязанность, во-первых, найти утраченный прибор и документы, а во-вторых, придумать на перспективу, как исключить повторение подобной ситуации, как обезопасить «Фаэтон» в случае очередного возможного выхода из-под контроля. С этой точки и стартовал новый проект — «Фаэтон-2», которым руководил всё тот же Каюмов.

Вообще Рафаэлич был блестящим специалистом в области теоретической физики, и сама идея путешествия во времени через перемещения в прошлые жизни принадлежала ему. К тому же он обладал в полной мере теми качествами, которые необходимы именно научному руководителю — умел обобщать, выделять главное и направлять исследования в нужное русло. И, наконец, Каюмов оказался наделён поистине фантастическими полномочиями. Никто не знал точно, как именно это произошло. Рассказывали, что он взлетел на самый верх ещё в конце восьмидесятых совсем мальчишкой, едва закончившим физфак. Время было смутное, власть в стране менялась, а науку ещё не задвинули за Можай и по инерции щедро финансировали. По слухам ворожил молодому учёному кто-то из ведущих политиков, и в 91-м они организовали Секретную Лабораторию на правах спецслужбы с подчинением, как тогда было модно, напрямую Президенту. С тех пор много воды утекло, много всяких структур возникло и развалилось, но положение всесильного завлаба лишь укрепилось с годами, ведь изобретения Лаборатории реально начали работать и значимость их трудно было переоценить.

Правой рукой Рафаэлича с самого начала был его однокашник Андрей Звонков, тот самый выдающийся физик-экспериментатор, который первым испытал машину времени на себе и который, к великому сожалению шефа, тоже ушёл из лаборатории вслед за генетиком Борисовым. Это была огромная потеря для научной группы, и, конечно, для Каюмова лично. Но группа продолжала работать, она не могла не работать, особенно теперь, когда исследования вышли на новый, ещё более сложный этап.

Уход Андрея Рафаэлич воспринял уже почти спокойно. Он вообще был сдержанным, лояльным и терпеть не мог кого-то наказывать. Он считал, что «великие умы» имеют право на свою точку зрения, даже если она противоречит общепринятым нормам.

На прощание он только и сказал Андрею: «Не поступай в монахи, если не надеешься выполнить обязанности свои добросовестно». Рафаэлич любил иногда процитировать Козьму Пруткова. Проверенные годами афоризмы били точно в цель. И Андрей, конечно, понял, что имеет в виду руководитель. Уйти из науки он мог — в смысле просто перестать ею заниматься. Но уйти из Лаборатории — это было невозможно. Сотрудники Рафаэлича не только давали подписку о неразглашении (это само собой), они ещё брали на себя самые высшие — моральные — обязательства. Звучало несовременно, несерьёзно, почти по-детски, но здесь было заведено именно так. Именно таких людей брали на работу в Лабораторию. И это было куда серьезнее любого монастыря. Потому что во всех религиях мира верят в придуманные тайны и на этом строят свои отношения с Богом и с церковными иерархами. Здесь ничего не придумывали, здесь люди прикасались к реальной тайне, допускались к секретной информации высшей категории значимости. Сотрудники осознавали себя избранными, посвящёнными и уже не могли просто вернуться в мир и жить, как все остальные люди.

Уйти из Секретной Лаборатории удавалось только на тот свет. Или в свою прошлую жизнь — навсегда. А не одно ли это и то же? Для друзей и родственников ушедшего — определенно.

Андрей решил просто расстаться с наукой. Конечно, Каюмова это поразило.

«Как он сможет жить? — размышлял Рафаэлич. — Ведь для него физика — всё! О реализации проекта „Фаэтон“ он мечтал столько лет! Многим тогда казалось, что идея абсолютно безумна, но Андрей загорелся ею. Быть может, их и было лишь двое, кто с самого начала верил: всё получится. Они просиживали в Лаборатории днями и ночами, могли сутками ничего не есть, они просто забывали обо всём на свете. И результат превзошёл ожидания. Машина сделана, она работает, путешествия во времени возможны!.. Конечно, теперь начинаются совсем другие проблемы: политические, экономические, морально-этические, проблемы достаточно тяжёлые и даже порою мерзкие. Понятно, что физику совершенно не хочется их решать. И генетику не хочется. Но решать всё равно придётся. Пожалуй, только привлёченные профессионалы: политологи, социологи, психологи — могут уйти в сторону. А нам — родителям „Фаэтона“ — никуда не деться от заботы о собственном ребёнке. Как это наивно — бросить науку! Какая разница, сидишь ты дома или ходишь на службу — всё равно не получится „не думать о белой обезьяне“. Работать — даже легче, потому что отвлекаешься на конкретные задачи…»