Василий Розанов как провокатор духовной смуты Серебряного века - Марк Леонович Уральский

биографов Василия Розанова сходились во мнении, что «биография Розанова не сложна». В частности, Эрих Голлербах в своей книге приводит лишь самые общие сведения, касающиеся личной жизни Розанова. Он сообщает, что:

Василий Васильевич Розанов родился 20 апреля 1856 г. в городе Ветлуге, Костромской губ. Три года спустя семья Розановых переехала в Кострому, где и прошло раннее детство будущего писателя. Мать его вскоре овдовела; всегда занятая работою, она не могла уделить достаточно времени воспитанию детей. Маленький Вася рос в обстановке нужды и недовольства. Пенсия, получаемая матерью, составляла всего 300 р. в год, и эти деньги не покрывали даже самых скромных расходов. Семья не имела доброго влияния на ребенка, и дух его формировался вне сферы семейственности. Ростя и развиваясь одиноко, он не чувствовал опоры под ногами; в нем скоро развилось чувство слабости, бессилия, отчужденности.

Нежности и любви не было ни вокруг него, нив нем. В «Уединенном» Розанов вспоминает: «Когда мама моя умерла, то я только понял, что можно закурить папироску открыто. И сейчас закурил. Мне было 8 лет».

И еще знаменательное признание: — «Во всем нашем доме я не помню никогда улыбки».

<…> В другом письме Розанов вспоминает о том, что ему приходилось лечить свою мать от женской болезни с помощью спринцовки, потому что, кроме него, некому было это делать1. Может быть, в ту пору, впервые, хотя и в неясной форме, зародился в нем интерес к гениталиям и благоговейное отношение к ним. Рано пробудились в ребенке и черты автоэротизма…

<…> Розанов окончил историко-филологический факультет (Московского Университета) и сделался преподавателем истории и географии[168],[169]. Однако, учительство не было его призванием и не к учительству тянулась его душа. Он чувствовал себя не на месте в этой роли. В одном из примечаний к письмам Н. Н. Страхова («Литературные изгнанники», т. I) Розанов пишет:

«Я никогда не владел своим вниманием (отчего естественно был невозможный учитель)…» [ГОЛЛЕРБАХ. С. 6, 8, 11].

Василий Розанов в студенческие годы, 1883 г.

Не касается Голлербах и истории взаимоотношений Василия Розанова с его старшим братом Николаем Васильевичем Розановым (1847–1894), хотя он оказал очень большое влияние на становление будущего писателя и формирование его мировоззрения, особенно в части охранительного консерватизма. Сам Василий Васильевич всегда отзывался о брате с большим уважением:

Нет сомнения, что я совершенно погиб бы, не «подбери» меня старший брат Николай, к этому времени закончивший Казанский университет. Он дал мне все средства образования и, словом, был отцом[170].

Долгие годы книга Голлербаха оставалась единственной в своем роде литературной биографией Розанова, если не считать его собственных писаний о своей жизни. К тому же в СССР, начиная с 1930-х гг. книги Розанова были изъяты из библиотек, а его имя вычеркнуто из поля научных исследований и употребления в публичной сфере.

Однако в русском Зарубежье в эти годы сохранялся интерес к личности и творениям Розанова, впрочем, не столько среди широкого круга читателей, как главным образом в религиозно-философских кругах. О Розанове с большим уважением писали многие видные деятели русской эмиграции, в том числе и те, кто в дореволюционные годы являлся его жестким оппонентом, — например, И. О. Гессен, бывший редактор либеральной газеты «Речь», критически полемизировавший с Розановым. Историк литературы кн. Святополк-Мирский в своем фундаментальном труде «История русской литературы с древнейших времен по 1925 год» уделил

В. В. Розанову особое внимание. При этом и в его изложении биография писателя не выглядит ни сложной, ни особенно примечательной. Все ее перипетии по сути своей проистекали из его личной драмы — неудачной ранней женитьбы на любовнице Достоевского, и конфликтов на почве литературно-общественной деятельности. Как и Голлербах, он особо подчеркивает, что многолетнее преподавание в гимназии крайне отягчало Василия Розанова, о чем он не раз писал:

Бесконечно была трудная служба, и я почти ясно чувствовал, что у меня «творится что-то неладное» (надвигающееся или угрожающее помешательство, — и нравственное, и даже умственное) от «учительства», в котором кроме «милых физиономий» и «милых душ» ученических все было отвратительно, чуждо, несносно, мучительно в высшей степени. Форма: а я — бесформен. Порядок и система: — а я бессистемен и даже беспорядочен. Долг: а мне всякий долг казался в тайне души комичным и со всяким «долгом» мне в тайне души хотелось устроить «каверзу», «водевиль» (кроме трагического долга). В каждом часе, в каждом повороте — «учитель» отрицал меня, — я отрицал учителя. Было взаимо-раз-рушение «должности» и «человека». Что-то адское. Я бы (мне кажется) «схватил в охапку всех милых учеников» и улетел с ними в эмпиреи философии, сказок, вымыслов, приключений «по ночам и в лесах», — в чертовщину и ангельство, больше всего в фантазию: но 9 часов утра, «стою на молитве», «беру классный журнал»; слушаю «реки, впадающие в Волгу», а потом… «систему великих озер Северной Америки» и (все) штаты с городами, Бостон, Техас, Соляное Озеро, «множество свиней и Чикаго», «стальная промышленность в Шеффильде» (это впрочем в Англии), а потом лезут короли и папы, полководцы и мирные договоры, «на какой реке была битва», «с какой горы посмотрел Иисус Навин», «какие слова сказал при пирамидах Наполеон», и… в довершение — «к нам едет ревизор» или «директор смотрит в дверь, так ли я преподаю». — Ну что толковать — сумасшествие… [РОЗАНОВ-СС. Т. 13. С. 22–23].

По свидетельству одного из учеников Василия Розанова в Вельской гимназии 1890-х гг. в отношениях с гимназистами младших классов он вел себя как садист, вполне подпадающий под описания пациентов с такого рода клиническим диагнозом в популярной в то время и внимательно читавшейся Розановым монографии Крафт-Эбинга «Сексуальная психопатия» (Krafft-Ebing R. Psychopathia Sexualis, 1886):

Среднего роста, рыжий, с всегда красным, как из бани, лицом, с припухшим носом картошкой, близорукими глазами, с воспаленными веками за стеклами очков, козлиной бородкой и чувственными красными и всегда влажными губами он отнюдь своей внешостью не располагал к себе. Мы же, его ученики, ненавидели его лютой ненавистью, и все, как один. Курс всеобщей географии, казалось бы, не должен был представлять особых трудностей, и в руках умелого преподавателя легко мог стать и чрезвычайно интересным, но свою ненависть к преподавателю мы переносили и на преподаваемый им предмет. Как он преподавал? Обычно он заставлял читать новый урок кого-либо из учеников по учебнику <…> «от сих и до сих» без каких-либо дополнений и разъяснений, а при спросе гонял по всему