Стреляешь в брата — убиваешь себя - Максим Михайлов

Двое или трое добровольцев потянули к нему свои стаканы. Никто им не препятствовал, здесь не регулярная армия, каждый сам себе хозяин, хочет, пьет. Но основной массе было уже не до пьянки. Добровольцы, переговариваясь между собой, обсуждая завтрашнюю акцию, расходились по спальным комнатам. Дом был просторный, и поэтому спали с комфортом, по трое-четверо человек в комнате, некоторым даже достались кровати и диваны, а не привычные спальные мешки. Забираясь в свой мешок, Андрей с удивлением увидел, как Маленький Мук, его сосед по комнате, что-то бормоча под нос в алкогольном бреду, вытянул из-под своей кровати ящик с ручными гранатами и принялся колдовать над ними.

— Чего это он, Дядя Федор? — осторожно спросил аспирант у бывалого добровольца, тяжело ворочавшегося на продавленном пружинном матрасе.

— Мук-то? — зевнув, отозвался тот. — Да он по жизни так, как в акцию идти, так начинает чеки у гранат переставлять. Вбил себе в голову баран, что ему удобнее предохранительную скобу пальцами держать, а не ладонью. А раз так, то чеку вырывать неудобно. Вот теперь сидит и переставляет. Пока все не переделает, не успокоится, уж я его знаю…

— Так он же пьяный? — осторожно намекнул на неполную адекватность Мука Андрей.

— Ну и что? — удивленно глянул на него Дядя Федор. — Пьяный, трезвый, гранатам-то, какая разница, это же тебе не гаишники!

Действительно никто из укладывающихся спать добровольцев беспокойства по поводу странного и опасного занятия их товарища не проявлял, видимо, для всех это зрелище было обыденным и привычным. Даже когда вконец окосевший Мук раз пять подряд не мог попасть усиками чеки в отверстие и, отчаянно матерясь, жаловался на такую несправедливость, никто не подумал подойти и помочь обезвредить способную разнести в клочья всех присутствующих игрушку. Философски решив, что если Мук все же уронит гранату, то это будет лишь проявление давно написанной в книге судеб воли провидения, а вмешательство в дела высших сил чревато, Андрей устало откинулся в своем спальном мешке, усилием воли приказав себе выкинуть из головы мысли о гранате. Это как ни странно получилось относительно легко, за крепко закрытыми веками крутились мириады ярких звезд, живот периодически пронзало нервной щекочущей внутренности дрожью, а мысли бешеными скачками неслись вдоль вращающейся юлой вселенной, в центре которой неожиданно начало всплывать серьезное и сосредоточенное лицо Милицы. Она что-то говорила ему, но он никак не мог расслышать что именно, и тогда ее тонкие пальцы оказавшиеся неожиданно сильными легли ему на плечо и резко тряхнули. "Подъем!" — гаркнула Милица простуженным басом. В испуге Андрей широко раскрыл глаза и уперся бессмысленным взглядом в помятую опухшую физиономию Дениса.

— Проснулся? Вылезай! Петушок пропел давно!

Андрей хотел ответить, что пьяные шутки Дениса его вовсе не прикалывают, и доброволец может идти в задницу со своими дешевыми розыгрышами, чтобы не мешал спать нормальным людям. Но вовсю лившиеся через разрыв в плотных шторах на окне солнечные лучи, заставили его проглотить уже застывшую на языке ругань. Со двора доносилось рычание автомобильных моторов, топот ног и звонко перекликавшиеся голоса. Голова после вчерашней пьянки просто раскалывалась, во рту стоял тошнотный привкус, а глаза еле ворочались под опухшими веками. Однако следовало подниматься и собирать необходимое оружие и снаряжение, что потребовало от Андрея прямо-таки героических усилий. Остальные добровольцы были едва ли в лучшем состоянии и на подгоняющие окрики Воронцова отвечали лишь вялой руганью, двигаясь, будто сонные мухи. Некоторые, забившись в дальние углы дома подальше от командирских глаз, торопливо похмелялись. Андрею тоже кто-то сунул початую бутылку ракии, и аспирант, в надежде на скорое избавление от мук, поколебавшись все же изрядно хлебнул прямо из горлышка. Теплая, остро пахнущая сивухой тягучая жидкость колом встала посреди пищевода, вызвав продолжительные рвотные спазмы, но Андрей нешуточным усилием воли заставил организм проглотить «лекарство» и удержать его в желудке. Эффект вскоре дал о себе знать, в голове плеснула мягкая ласковая волна смывающая боль и дискомфорт, навалилось состояние сонной апатии, движения стали вялыми и замедленными. Он уже начал искать, где бы приткнуться незаметно, чтобы несколько минут просто полежать с закрытыми глазами, но его вовремя обнаружил Мыкола, не потерявший бдительности даже в похмельном угаре, после чего тычками и руганью заставил расплывшегося ученого забраться в кузов грузовика. В стоящем рядом таком же грузовике уже теснились сербские добровольцы, громко ржавшие и тычащие пальцами в неважно чувствующих себя руссов. Наконец эти шуточки надоели Дяде Федору и тот, выматерившись, пустил поверх голов весельчаков автоматную очередь. Веселья в миг поубавилось, зато из припаркованной рядом легковушки выбрался сам воевода и, грозно хмуря брови, принялся отчитывать добровольца. Впрочем, угрюмого сибиряка полученная отповедь не сильно впечатлила, но спорить с начальством он не стал, а, молча сплюнув в сторону, полез в кузов. Почувствовавшие поддержку сербы вновь принялись скалить зубы и переругиваться со своими же земляками, входившими в русский интервентный взвод.

Где-то часам к одиннадцати, наконец, тронулись. Ехали колонной из трех грузовиков и пяти легковушек. Сербы сразу же затянули какую-то свою грустную и тягучую песню, периодически в особо напряженных местах аккомпанируя себе выстрелами в воздух. Русским было не до песен, они только начали приходить в себя: кто дремал, кто сосредоточенно проверял оружие, по рукам гуляла бутылка с ракией. Ехать было недалеко, и вскоре все участники предстоящей операции уже выгружались в чахлой рощице, за которой начиналась линия сербских бункеров. Андрей, успевший слегка вздремнуть по дороге, на удивление чувствовал себя достаточно сносно, приободрились и остальные русские, даже начали достойно отвечать на подначки сербов, сопровождая каждую удачную остроту громовым хохотом. Напряжение казалось было разлито в воздухе, подсознательно каждый понимал, что еще немного и придется идти под пули, туда, где возможно ожидает смерть, и сладкий ужас предвкушения этого момента, холодным комком ворочался в груди, пробегал мурашками вдоль позвоночника, заставлял вести себя преувеличенно развязно, демонстрируя окружающим собственную лихость и неустрашимость.

Воронцов вместе с воеводой и командирами других отрядов ушел вперед к линии траншей, чтобы на месте уточнить принятые ранее решения, скорректировав план атаки. Лязгнув гусеницами в рощицу вползли два танка, самые обычные советские Т-55, уже достаточно устаревшие машины, однако их прибытие вызвало небывалый взрыв энтузиазма, четники сразу же облепили броню, защелкав невесть откуда вытащенным фотоаппаратом, принимая картинные героические позы. Кто-то рассказал, что слева от них разворачивается целая пушечная батарея, а значит, мусульман просто снесут огневым валом и останется лишь занять пустые траншеи. Поддавшись общему настроению, Андрей тоже уверился, что предстоящая акция никакой опасности не таит, в самом деле, чего бояться, если у них есть танки и артиллерийская поддержка, а мусульмане вооружены лишь легким стрелковым оружием, да и того, по слухам на всех не хватает. Да они просто смешают их с землей, только лишь орудийным огнем! К его удивлению остальные добровольцы особого оптимизма не проявляли. А прогулявшийся на левый фланг Дядя Федор, довольно скептически слушавший до этого россказни наиболее осведомленных знатоков, рассказал, что пушечная батарея на деле состоит всего лишь из одного устаревшего орудия ЗИС, к которому имеется полсотни снарядов. Однако эйфория, охватившая сербов, от этого ничуть не уменьшилась.