Три часа между рейсами - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

С режиссерского места происходящее в тот миг на экране выглядело как фантасмагория. Три гигантские фигуры (включая две с тюрбанами на голове), нелепо подпрыгивая в слепящем луче проектора, промчались через пейзаж новоанглийского портового городка. Таким образом, принц Джон Индор не только имел счастье лицезреть Бониту Грэнвилл — он оказался с ней в одном кинокадре. И огромная тень его ноги чудесным образом прошла сквозь белокурую головку актрисы.

Довольно долго они просидели под замком, пока охрана пыталась связаться с Джеком Бернерсом, к тому времени уже покинувшим студию. Так что у них было достаточно времени для беседы. Последняя по большей части представляла собой пространный и весьма экспрессивный монолог сэра Сингрима, который Джон переводил Пэту, смягчая если не выражения, то хотя бы интонации.

— Мой дядя говорит, что его брат хотел что-нибудь для вас сделать. Его брат думал, что вы прославленный литератор, и собирался пригласить вас в свое княжество для написания его биографии.

— Да я никогда и не корчил из себя…

— Теперь мой дядя убедился, что вы просто жалкий пачкун, к тому же допустивший, чтобы в вашей стране его оскорбили своим прикосновением какие-то псы-полисмены.

— Ох уж эти «бананы»…[119]— буркнул Пэт еле внятно.

— Он говорит, что моя мать всегда желала вам добра. Но сейчас она занимает высокое, священное положение и не может снизойти до личной встречи с вами. Он говорит, что отсюда мы направимся в наши апартаменты в отеле «Амбассадор», где будем медитировать и молиться, а после уведомим вас о своем решении.

К тому времени, как их освободили и магараджи отправились к своей машине в сопровождении записного студийного «извиняльщика», Пэт уверился, что решение они уже приняли загодя. Он был донельзя зол. Еще бы: лишиться работы только потому, что помог сыну взглянуть на мисс Грэнвилл. Впрочем, Пэт не думал, что его выгонят со студии немедленно, а вот по завершении недельного контракта — это как пить дать. Но даже после всех перипетий этого дня в голове Пэта накрепко засела фраза о том, что сэр Сингрим — «третий по богатству человек в Индии». И, перекусив в баре на Ла-Сьенега, он отправился в отель «Амбассадор», чтобы узнать последствия молитв и медитаций.

В сентябре темнеет довольно рано. «Амбассадор» был для Пэта связан с чудными воспоминаниями молодости — чего стоила хотя бы «Кокосовая роща»,[120]где режиссеры по вечерам встречали миловидных девиц и к утру превращали их в кинозвезд. Сейчас у парадного входа отеля происходила какая-то суета, и Пэт задержался, чтобы понаблюдать. Крайне редко ему случалось видеть такое количество багажа — даже при переездах Глории Свенсон или Джоан Кроуфорд[121]масштабы были поменьше. Затем он увидел двух или трех слуг в тюрбанах, возящихся с багажом, и все понял. Магараджи от него сбегали.

Когда сэр Сингрим Дак Радж и его племянник, одновременно — будто по команде — натягивая перчатки, вышли на улицу, Пэт шагнул из сумрака им навстречу.

— Драпаете, да? — спросил он. — Как вернетесь к себе, скажите им всем, что один американец мог бы…

— Я оставил вам записку, — прервал его принц Джон. — Я считаю, что сегодня днем вы держались достойно, однако ситуация сложилась на редкость неприятная.

— Да уж, на редкость, — согласился Пэт.

— И мы назначили вам обеспечение, — продолжил Джон. — Помолившись и помедитировав, мы решили, что вы до конца своих дней будете получать пятьдесят соверенов в месяц — это порядка двухсот пятидесяти долларов.

— На каких условиях? — с подозрением спросил Пэт.

— Выплаты прекратятся только в случае…

Джон закончил фразу шепотом на ухо Пэту, и лицо последнего осветилось облегчением. Условие не имело ничего общего с алкоголем и блондинками, — по сути, оно не имело ничего общего с самим Пэтом Хобби.

Джон забрался в лимузин.

— Прощай, предполагаемый отец, — сказал он почти ласково, прежде чем захлопнулась дверца.

— Прощай, сынок, — промолвил Пэт ему вслед и провожал взглядом машину, пока та не скрылась вдали, а затем отвернулся, чувствуя себя, как… как Стелла Даллас.[122]В глазах его стояли слезы.

Он был предполагаемым отцом — что бы это ни значило. Чуть поразмыслив, он решил: так оно все же лучше, чем не быть отцом вообще.

На следующий день он пробудился очень поздно с радостно-похмельным ощущением, причину которого смог вспомнить не сразу, пока в голове его вновь не прозвучал голос юного Джона, повторяющий шепотом: «Пятьдесят соверенов в месяц при одном условии — выплаты прекратятся в случае войны, когда все доходы нашего княжества перейдут под контроль Британской империи».

Спустя мгновение Пэт с тревожным криком устремился к двери. У порога не было ни «Лос-Анджелес таймс», ни «Экзаминера» — только бульварный ежедневник «Тодди». Пэт лихорадочно перелистал желтые страницы. И в самом конце, после рекламок и частных объявлений, после бесконечных таблиц с результатами бесконечных скачек, его взгляд наткнулся на коротенькое сообщение:

Лондон, 3 сентября. Сегодня утром Чемберлен объявил войну Германии. Из Европы телеграфируют: «Англия верит в победу, Франция не отступит, Россия ждет своего часа».

Под большим полосатым зонтом на пешеходной дорожке бульвара, объятый волнами голливудской жары, сидел человек. Звали его Гас Венске (никакого родства со спортсменом);[124]одет он был в пурпурные брюки, светло-вишневые туфли и небесно-голубую рубаху из модного магазинчика на Вайн-стрит, по виду практически неотличимую от пижамы. Гас Венске не был чудаком или клоуном, и наряд его вполне соответствовал характеру его профессиональной деятельности, о каковой свидетельствовал плакат, помещенный рядом с зонтом:

ПОСЕЩЕНИЕ ДОМОВ КИНОЗВЕЗД.

Клиенты не спешили появляться, и от нечего делать Гас окликнул не слишком презентабельного мужчину, который стоял неподалеку перед пыхтящей и дымящейся машиной, озадаченно наблюдая за ее попытками остыть.