Мекленбургский дьявол - Антон Перунов

И все бы ничего, но для него эталоном ученической формы была та, которую носили в Славяно-греко-латинской академии. То есть подрясник из небеленой хлопковой бумажной ткани. А для холодов расстарался им справить длиннополые зипуны из грубого темного сукна местной выделки. В качестве головных уборов валянные из козьей шерсти колпаки, а на ногах – чувяки из мягкой кожи, или как их еще называют, ноговицы. В общем, когда я появился в своей резиденции, меня встретили две шеренги маленьких и не очень монахов. Ну или точнее, послушников. Слава богу, хоть в ноги не упали, ограничившись общим поясным поклоном.

– Это что? – искренне удивился я.

– Где, батюшка? – широко распахнул глаза Анциферов.

– Я спрашиваю, почему дети так одеты?

– А как иначе, если твоя царская милость их учить велели? – изумился Первак и процитировал строку из общежительного устава академии, регламентирующего одежду студентов: – «Всякому учащемуся надлежит иметь вид скромный, а платье носить одинаковое, никоторому не выделяясь, свято памятуя, что перед светом просвещения все равны, яко и перед Создателем!»

Крыть было нечем, особенно с учетом того, что автором значительной части этого чудного документа был не кто иной, как венценосный основатель учебного заведения. То есть я!

– И царевича так же одел?

– Государь наследник, – тяжко вздохнул незадачливый предтеча Макаренко и Песталоцци, – сказал, что сие убожество даже под страхом дыбы не наденет.

– И Петька тоже?

– Что сей вьюнош сказал, – еще сильнее поджал губы дьяк, – мне своему государю и повторить зазорно.

– Кстати, где они?

– Ждут ваше величество.

– А почему не вместе со всеми?

– Разве прилично царственному отроку вместе с вчерашними полоняниками?

– Твою ж мать! – только и смог вымолвить я в ответ.

– Али не так что сделали? – искренне огорчился помалкивавший до сих пор Рожков.

– Да не то чтобы, – замялся я, не зная, как сформулировать претензию. – Скажи лучше, как твой сын?

– Николка-то? – заулыбался счастливый отец. – Слава богу, здоров. Да вон он в числе прочих стоит.

– А остальные? Доктора их осматривали?

– А как же. Особенно господин Попел старается. Не единожды к нам заглядывал и недужных пользовал.

– Помню, у вас еще девочки были.

– Отчего же были. И сейчас есть. Прикажете привести?

– Нет, пожалуй, потом посмотрю. А они тоже тут?

– Нет, государь. Девок в соседнем доме разместили да караул покрепче приставили.

– Что так?

– Так ведь немало таких, что уже в возраст входят. Казачки грозили покрасть себе в жены.

– Что, уже такие взрослые?

– Ага. Более половины старше двенадцати, а есть и четырнадцать.

– Охренеть! – едва не поперхнулся я от услышанного. – Так, до моего отдельного распоряжения никакого «в жены»! Уяснил?

– На все твоя царская воля, – по-своему понял мой запрет Рожков. – Оно и впрямь, солдатам или стрельцам тоже женки нужны, а донцы себе еще сыщут.

– Места хватает? – вернулся я к более насущным делам.

– Да покуда хватало, – задумался сын боярский. – А вот теперь даже не знаю. Была у меня мыслишка, да только опасаюсь, не прогневаешься ли ты?

– Говори, там разберемся.

– Тут неподалеку мечеть есть большая. Можно сказать, соборная, а при ней медресе – школа по-ихнему. Мыслю так, что хотя бы часть наших сирот можно было там разместить.

– И в чем проблема?

– Так ведь по твоему указу нельзя мусульман притеснять!

– Да, точно, – вспомнил я очередное свое мудрое предначертание и тут же попытался напрячь в поисках выхода извилины. – А что, занятия в этом медресе идут?

– Да какое там. Как город взяли, так и учителя тамошние и школяры в бега подались.

– Тогда и разговаривать не о чем. Занимайте. А я к детям пойду. Соскучился.

Митька с Петькой и впрямь ждали меня внутри дворца, чинно восседая на низких диванах под охраной телохранителей, но стоило мне переступить порог, как все их напускное благочестие сразу же улетучилось, и пацаны кинулись ко мне.

– Здорово, разбойники! – засмеялся я, обнимая своих оболтусов и заодно помахав рукой охранникам, чтобы удалились.

– Ваше величество ранены? – первым обратил внимание на мою хромоту Петька.

– Ничего, – усмехнулся я. – До свадьбы заживет.

– Это турки? – спросил Дмитрий, проигнорировав намек на возможную смену моего семейного статуса.

– Саблей? – поспешил уточнить его товарищ. – Или ятаганом? А может, пулей?

– Да нет, – засмеялся я. – Это так, по трапу поднимался да об комингс запнулся, будь он неладен.

– Батюшка, зачем вы меня обманываете? – насупился царевич. – Я знаю, что вы ранены.

– Лучше расскажи, как вы тут без меня? – поспешно сменил я тему.

– Хорошо… то есть плохо!

– Это еще почему?

– Скучно. Полоняников бывших хоть грамоте учат, даже девочек, а для нас тут учителей нет, чтобы латынь зубрить.

– Ну, эту проблему мы решим, – усмехнулся я. – Не знаете, многие ли из детей говорят по-татарски или по-турецки?

– Да почитай что все, – ответил Петька.

– Вот и вам не худо бы научиться.

– К нам владыко Серафим приходил. О древностях Таврики рассказывал. Ох и интересно! Эллины древних времен, скифы, римляне и ромеи цареградские, сарматы и аланы, готы, половцы, монголы, венецианцы и генуэзцы. О княжестве русском Тьмутараканском поведал. Вот! Мы смотрели книги в митрополичьей библиотеке, а еще он всех детей на службу привел в православный собор и всех исповедал, причастил Святых Таин. Евхаристия слово греческое. А еще мы генуэзских львов видели каменных, вот же зверюги! И боспорских грифонов!

– Ну вот, а говорите, скучно, – посмеялся я над разошедшейся малышней.

– Так сколько тех интересных дел? Ты вот в море был, в битвах сражался. В бурю на море выстоял! А мы? Правду сказать, митрополит Серафим приходил через день и бывал с нами по часу. А прочее время чем заниматься?

– Не знаю даже, – улыбнулся я. – Озоровать и по садам окрестным лазить?

– Поклеп, государь! – сразу пошел в отказ Петька. – Не было такого!

– Корнилий небось доложил? – насупился царевич, хорошо знавший, что отпираться бесполезно.

– Это все Юлдуз на нас наговаривает, – никак не желал успокаиваться его приятель. – Так и зыркает, зараза…

– Она же по-русски не говорит, – улыбнулся я, не обращая внимания на неприкрытый скепсис в глазах мальчишки.