Корсары Ивана Грозного - Константин Бадигин

— Евдокеюшка, — сказал он ласково, — ты молода еще, и брат твой в опричнине, на что тебе умирать? Проси у меня милости.

Княгиня Старицкая стояла молча, не поднимая глаз.

Царь костяной рукояткой плети сбросил шапку с головы княгини.

Евдокия Романовна побледнела от оскорбления, губы ее задрожали.

— Что не смотришь на меня, красавица, али жить надоело? — с издевкой продолжал царь. — О твоем здоровье пекусь!

— Братоубийца, — с неженской силой сказала Старицкая. — Каин… Да, я прошу милости. Ты не посмеешь отказать. Дай мне вина, которым угостил моего мужа. Если не дашь — прокляну.

— Гриша, — сказал царь Иван, — налей вина для княгини. Я милостив, Евдокеюшка, — подавая чашу, продолжал царь. — Хочешь быть с мужем в небесах, иди, нам на земле вольготнее станет.

Царь захохотал. Его дружно поддержали опричники.

Княгиня бережно в обе руки приняла чашу.

— Цветочки мои, — обратилась она к детям, — отпейте по глотку и увидите своего папу, не бойтесь, здесь сладенькое.

Дети послушно потянулись к чаше. Сначала отпил старший мальчик, потом девочки. Евдокия Романовна благословила детей, прижала их к себе и выпила все, что осталось.

В молчании прошло несколько минут. Царский лекарь осмотрел неподвижные тела отравленных.

— Скончались, великий государь.

— Похоронить достойно, — приказал царь Иван.

Сегодня он не чувствовал подъема. Люди, умиравшие от яда, не возбуждали, не подстегивали нервов. Он собрался уходить, но Малюта Скуратов задержал его.

— Великий государь, при Евдокии состояли девки и бабы. Как с ними поступить прикажешь?

Иван Васильевич задумался. Повернулся и сел в кресло. Усмехнулся чему-то.

— Зови баб и девок.

Вскоре с десяток женщин стояли перед царем Иваном. Они жались друг к другу, словно овцы, и со страхом смотрели на опричников и на тела князей Старицких, лежавшие в углу.

— Я милостив, — сказал царь Иван, насладившись страхом своих жертв. — Просите меня, и я отпущу вас. Князь Володимир оказался изменником, он хотел смерти и власти моей. Я убил его. А вы не виноваты в его грехах.

Царь был уверен, что женщины упадут на колени и станут умолять о пощаде. Но случилось иначе.

— Ты палач и кровопийца! — сказала вдруг старая боярыня. — Ты убил невинных. Будь ты проклят на вечные времена, и не надо нам твоей милости!

— Будь ты проклят! — закричали женщины.

— Не надо твоей милости!

— Кровопийца!

— Палач!

— Мы лучше умрем!

Лицо царя Ивана исказила судорога. Глаза окровавились. Он глотнул слюну.

— Не хотите? — с усилием произнес он оледеневшим голосом. — Раздеть их до тела, выгнать на двор, выпустить собак.

Опричники мигом сорвали с несчастных одежду и выпихнули их из избы.

Раздались отчаянные женские вопли.

Царь прильнул к окну. Он смотрел, как собачьи зубы рвали тела беззащитных женщин. Кулаки его сжимались, на губах пузырилась пена. Он весь дрожал злобной дрожью.

— Куси, куси! — выкрикивал он, притопывая сапогами.

Когда затихли женские вопли и собачий лай, царь Иван отошел от окна.

— Разрубить на куски, оставить без погребения, — охрипшим голосом приказал он Малюте Скуратову. — А старую ведьму Евфросинью Старицкую утопить в Шексне вместе со всем поганым отродьем, что служит ей в монастыре…

Царь Иван выпил холодного квасу, немного успокоился. «Наконец-то я отправил на тот свет самого опасного врага, — стал думать Иван Васильевич. — Бояре-изменники остались без царя. Кого-то они теперь на русский престол посадят? Ох, будто сто пудов упало с сердца… Нет, не спихнуть им меня с отцовского престола. Не дам… Остались еще смутьяны, мятежники из Новгорода и Пскова. Подождите, разделаюсь с вами, и наступит на Русской земле тишина…»

1569 год был обилен человеческими жертвами. В умелых руках Малюты Скуратова появлялись все новые и новые изменные дела. Виновные горели на кострах, умирали в застенках, замученные пытками, страдали посаженные на колья, тонули, немногим счастливчикам просто отрубали головы. Все больше и больше усердствовал Скуратов, доказывая преданность опричнины. Царь Иван должен был твердо уверовать, что без своих телохранителей ему не прожить и одного дня.

Тяжелая колесница Русского государства, застревая в рытвинах и ухабах, двигалась все медленнее. Ее тащила, выбиваясь из последних сил, многочисленная, но голодная и нищая толпа мужиков.

Наступала зима.

К утру ветер разнес снеговые тучи, открылось звездное небо. Солнце еще не взошло, а мороз усилился.

Небольшого роста мужичок, по имени Петр и по прозвищу Волынец, в овчине и старых подшитых валенках, подошел к закрытым воротам Александровой слободы. За ним по нетронутому снегу тянулась цепочка темных следов.

Остановившись у ворот, мужичок нерешительно подергал за щеколду. В калитке открылся глазок.

— Чего тебе? — спросил сиплый голос.

— Изменное дело на государя, — ответил мужичок, испуганно озираясь по сторонам. — Хочу видеть самого Малюту Скуратова…

Глазок закрылся, и все стихло. Светлело. На востоке показалась горбушка красного холодного солнца. Огненные тени легли на вершину оснеженной сосны, стоявшей у ворот. Прошло немало времени.

Из калитки вышел высокий опричник в меховой черной шапке.

— Озяб, поди? — посмотрел он на оледеневшую бороду мужика. — Заходи, погрейся.

В сторожке жарко топилась печь, двое стражников после бессонной ночи дружно храпели на полатях.

Петр Волынец скромно присел на кончик лавки, склонил голову к горячей печке и стал очищать бороду от ледяных сосулек.

Зазвенели колокола в дворцовой церкви. В сторожку вскоре прибежал отрок.

— Пойдем за мной, — позвал он Волынца.

И царский двор был покрыт чистым белым снегом. Из дворцовых печных труб тянулись кверху, в синее небо, столбы розового кудрявого дыма. Солнце, едва оторвавшись от темной полоски далекого леса, круглым красным шаром висело в небе. Мороз сделался еще крепче, снег под ногами Петра Волынца звонко поскрипывал.

Малюта Скуратов сидел в подземелье на лавке, прислонившись к стене. Он был пономарем в опричном братстве и вставать ему приходилось рано, не так, как всем остальным опричникам. На столе ярко горела восковая свеча, освещая орудия казни, развешанные по стенам. Стражник у дверей от скуки переминался с ноги на ногу.