Жутко громко и запредельно близко - Джонатан Сафран Фоер

СООБЩЕНИЕ ПЯТОЕ.

10:04. ЭТО ПА Й ПАПА. ЧЕР Й ПАПА. ЗНАЮ

СЛЫШ ЛИ ЧТО-ЛИ ЭТО Я АЛЛО?

СЛЫШИШЬ МЕНЯ? МЫ НА КРЫШУ ВСЁ

ОК ПОРЯДОК СКОРО ПРОСТИ

СЛЫШИШЬ МЕНЯ ОЧЕНЬ СЛУЧИЛОСЬ,

ПОМНИ —

Запись обрывалась, голос у тебя был совсем спокойный, перед смертью так не звучат, жаль, что нам уже не посидеть за столом напротив друг друга, часами разговаривая о пустяках, жаль, что больше нельзя терять время, мне нужна нескончаемая чистая тетрадь и вечность. Я сказал Оскару, что лучше не говорить бабушке про нашу встречу, он не спросил, почему, интересно, что он подумал, я сказал, чтобы он бросил камушек в окно гостевой спальни, если захочет со мной поговорить, я спущусь и буду ждать его на углу, я боялся, что никогда больше его не увижу, не растаю под его взглядом, в ту ночь мы с твоей матерью занимались любовью первый раз после моего возвращения и последний раз в жизни, я не думал, что это последний, я поцеловал Анну в последний раз, увидел родителей в последний раз, говорил в последний раз, почему же я так и не научился жить, как в последний раз, почему я так верил в будущее, она сказала: «Я хочу тебе что-то показать», она повела меня во вторую спальню, ее рука сжимала мое ДА, она распахнула дверь и указала на кровать: «Здесь он спал», я потрогал простыни, опустился на пол и втянул запах твоей подушки, я хотел втянуть все, твою пыль, она сказала: «Много-много лет назад Тридцать лет». Я лег на кровать, я хотел знать, что ты чувствовал, хотел все тебе рассказать, она легла рядом, она спросила: «Ты веришь в рай и ад?» Я приподнял правую ладонь, «И я нет, — сказала она. — По-моему, после смерти — это как до рождения», ее ладонь была раскрыта, я вложил в нее свое ДА, наши пальцы сплелись, она сказала: «Подумай, сколько всего еще не родилось. Сколько разных детишек. А некоторым так и не суждено родиться. Грустно, да?» Я не знал, грустно ли это, родители, которые так и не найдут друг друга, аборты, я закрыл глаза, она сказала: «Незадолго до бомбежек отец отвел меня в сарай. Дал попробовать виски, разрешил затянуться трубкой. Я себя почувствовала такой взрослой, такой особенной. Он спросил, что я знаю про секс. Я закашлялась. Он засмеялся, а потом стал серьезным. Он спросил, сумею ли уложить чемодан, знаю ли, что нельзя соглашаться на первое предложение, смогу ли развести огонь, если придется. Я так любила отца. Я страстно его любила. Но я не знала, как ему об этом сказать». Я повернул голову и припал к ее плечу, она положила руку на мою щеку, совсем как моя мама когда-то, что бы она ни делала, мне это кого-то напоминало, «Жаль, — сказала она, — что жизнь так бесценна», я повернулся набок и обнял ее, бумага кончается, я закрыл глаза и поцеловал ее в губы, в губы моей матери, в губы Анны, в твои губы, я не умел быть с ней и больше ни с кем. «Сколько нервов из-за нее тратим», — сказала она, расстегивая свою рубашку, я расстегнул свою, она сняла свои брюки, я снял свои, «Столько нервов», я коснулся ее и коснулся всех, «Одна нервотрепка», это был наш последний раз, я был с ней и я был со всеми, когда она встала, чтобы сходить в ванную, на простынях была кровь, спать я ушел в гостевую спальню, как же еще много всего осталось, о чем тебе уже никогда не узнать. Утром я проснулся от стука в окно, я сказал твоей матери, что иду гулять, она ни о чем не спросила, что она знала, почему позволила мне уйти? Оскар стоял под фонарем, он сказал: «Я хочу раскопать его могилу». В эти два последних месяца мы с ним виделись ежедневно, мы разрабатывали наш план во всех подробностях, мы пробовали копать в Центральном парке, подробности напомнили мне наши правила, я не могу есть (далее неразборчиво — смотри примечание 81)

На следующий день после того, как мы с жильцом раскопали папину могилу, я пошел к мистеру Блэку. Я считал, что ему следует об этом знать, хоть он и завязал. Но когда я постучал, открыл мне не мистер Блэк. «Слушаю тебя», — сказала женщина. Ее очки болтались на цепочке вокруг шеи, и она держала папку, из которой торчало много бумаг. «Вы не мистер Блэк». — «Кто?» — «Мистер Блэк, который тут живет. Где он?» — «К сожалению, не знаю». — «С ним все в порядке?» — «Очевидно. Я не знаю». — «Вы кто?» — «Риелтор». — «Что это?» — «Я продаю эту квартиру». — «Почему?» — «Очевидно потому, что владелец решил ее продать. Я только выручаю коллегу». — «Выручаете коллегу?» — «Риелтор этой квартиры заболел». — «Вы не знаете, как мне найти владельца?» — «Боюсь, что нет». — «Это мой друг».

Она сказала: «Они еще утром должны были приехать и все отсюда забрать». — «Кто?» — «Они. Я не знаю. Подрядчики. Мусорщики. Они». — «Может, грузчики?» — «Я не знаю». — «Его вещи выкинут?» — «Или продадут». Будь у меня запредельно много денег, я бы купил все и отвез в хранилище. Я сказал: «Я оставил там одну вещь. Она моя, поэтому ее нельзя ни продать, ни выкинуть. Мне надо ее забрать. Разрешите».

Я пошел к биографическому индексу. Само собой, я не мог спасти его целиком, но хотел кое-что сделать. Я выдвинул ящичек «Б» и перелистал карточки. Я нашел карточку на мистера Блэка. Я знал, что поступаю правильно, поэтому достал ее и спрятал в нагрудный карман комбинезона.

Потом уже без всякой цели я подошел к ящичку «Ш». Айрис Шармель, Джек Уорнер Шейфер, Барри Шек, Жан де Шеландр… И вдруг: Шелл.

Сначала я обрадовался, поняв, что мои усилия не пропали зря, потому что теперь папа был Выдающимся и биографически значимым, и его не забудут. Но потом я присмотрелся и увидел, что карточка не на папу.

Жаль, я не знал, что больше не увижу мистера Блэка, когда мы пожимали друг другу руки. Я бы его руку не выпустил. Или настоял бы, чтобы он продолжал искать вместе со мной. Или рассказал бы ему, как не ответил на папин звонок. Но я не знал, как не знал этого и про папу, когда он в последний раз укладывал меня спать, потому что этого никогда не знаешь. Поэтому когда он сказал: «Я завязываю. Надеюсь, ты понимаешь», я сказал: «Понимаю», хотя и не понимал. А на смотровую площадку Эмпайр Стейт Билдинг я к нему не пошел, потому что верить, что он там, было лучше, чем знать.

Я продолжал искать замок и после того, как он сказал, что завязывает, но это было уже не то.

Я сходил в Фар Рокавей, и в Бойрум Хилл, и в Лонг Айленд Сити.

Я сходил в Дамбо, и в Испанский гарлем, и в Митпэкинг дистрикт.

Я сходил во Флэтбуш, и Тюдор-сити, и в Литл Итали.

Я сходил в Бедфорд-Стайвесант, и Инвуд, и Ред Хук.[82]

Не знаю, почему — потому ли, что рядом не было мистера Блэка, потому ли, что стал обсуждать с жильцом, как мы раскопаем папину могилу, потому ли, что так долго не было результата, — но я больше не чувствовал, что поиск приближает меня к папе. Кажется, я и в замок-то перестал верить.

Моим последним Блэком был Питер. Он жил в районе Шугар Хилл, который находится в Гамильтон Хайтc, а это в Гарлеме. Когда я подошел к дому, на ступеньке крыльца сидел человек. На коленях у него была малышка, и он с ней беседовал, хотя малыши, само собой, не понимают слов. «Вы Питер Блэк?» — «А ты кто?» — «Оскар Шелл». Он похлопал рукой по ступеньке, приглашая меня сесть рядом, если я хочу, что мне понравилось, хотя я предпочел стоять. «Ваша малышка?» — «Малыш». — «Ваш малыш?» — «Да». — «Можно его погладить?» — «Конечно», — сказал он. Я не ожидал, что у малыша окажется такая нежная головка, такие крохотные глазки и пальчики. «Он совсем беззащитный», — сказал я. «Да, — сказал Питер, — но с нами ему нечего бояться». — «Он уже ест еду?» — «Еще нет. Только пьет молочко». — «Он часто плачет?» — «Как сказать. По мне, так даже слишком». — «Но это не потому, что ему грустно, да? Просто от голода или типа того». — «Кто это знает». Мне понравилось, как малыш сжимал кулачки. Я задумался, есть ли у него мысли или он больше как детеныш животного. «Хочешь его подержать?» — «Не думаю, что это хорошая мысль» — «Почему нет?» — «Я не умею держать малышей». — «Если хочешь, я тебя научу. Это нетрудно». — «О'кей». — «Тогда садись, — сказал он. — Ну, вот. Одну руку подложи вот сюда. Совершенно верно. Хорошо. А второй придерживай ему головку. Правильно. Теперь легонько прижми к груди. Правильно. Так-так. А говоришь, не умеешь. Смотри, как ему нравится». — «Нормально?» — «Отлично». — «Как его зовут?» — «Питер». — «Я думал, Питер — это вы». — «Мы оба Питеры». Тут я впервые задумался, почему меня не зовут, как папу, хотя я не задумался, почему жильца зовут Томас. Я сказал: «Эй, Питер. Я тебя защищу».