Екатерина Великая. Сердце императрицы - Мария Романова

Вот так и появилось имя для дочери: в чем-то напоминающее имя матери Екатерины, но не более. Не вызывающее досады, обиды, гнева – вовсе не вызывающее черных мыслей или воспоминаний.

Алексей оказался прав, как права оказалась и Фроловна: родилась Анна, веселая и здоровенькая. Сердце Екатерины пело от счастья, она не раз про себя говорила, что теперь она счастлива, что ей удивительно повезло с таким прекрасным ребенком.

Девочка росла без особых проблем, вовремя пошла, стала говорить, обожала мать и с удовольствием проводила бы у нее на руках весь день. А что еще надо женщине, пусть ты не просто жена императора, а даже и повелительница всего мира?

Но сейчас, с самого Рождества, маленькая Аннушка хворала. Екатерина почернела, похудела, все дни проводила у постели девочки, лишь на ночь соглашаясь уйти в свои покои и немного отдохнуть. Доктор Кирсанов теперь вовсе не покидал дворца, опасаясь за здоровье своей любимой «Софьюшки» и беспокоясь о хворающей малышке.

Он уже успел заметить, что сны о рождении дочери Екатерина видит всякий раз перед тем, как обостряется недуг маленькой Аннушки. Однако сегодняшний сон впервые вызвал у Екатерины столь сильные чувства – гнев, слезы.

«Боюсь, душа моя, тебя ждут страшные вести…» Увы, о странной болезни девочки никто ничего толком сказать не мог: лекари недоуменно разводили руками, бабки и знахарки, которых приводила та самая Фроловна, точно так же терялись в догадках. Вместе с бессильно умолкавшими врачевателями умолкала и надежда на выздоровление.

– А ведь Фроловна-то права была, – проговорила Екатерина, надевая поверх бархатного халата подбитый тонким мехом шлафрок. – Бабы на диво живучие. Вот и ты, Алеша, уже светишься, так исхудал от ревности да беспокойства. А я все надеждою живу, все бегаю, все о новом рассвете мечтаю.

– Да и ты, свет мой, на собственную половину более похожа.

– Что ж толку-то, Алексей? Я готова и на нет изойти, коли от этого Аннушка выздоровеет! Да только боюсь, что не бывать сему…

– Не говори так, Катя! Ты же сейчас войдешь к ней – и что, войдешь в отчаянии? Думаешь, твое отчаяние дитя излечит?

– Но как же быть?

– Прикажи подать теплого молока, войди к дочери радостной. Иначе тебе лучше было бы не вставать вовсе.

– Ну, теплого молока я не хочу. Однако ты меня убедил. Буду радостной. Постараюсь.

Екатерина села перед зеркалом и начала расчесываться. Простые движения ее не то чтобы и в самом деле успокоили, но подарили какую-то светлую отрешенность.

«Что ж, это все же лучше, чем отчаяние».

Она откинула волосы назад, встала и вышла из опочивальни. Кирсанов поспешил следом, торопливо завязывая пояс. Он вспоминал, когда отправил письмо своему коллеге, специализирующему на детских хворях, и прикидывал, когда можно ждать от него ответа.

«Не раньше чем послезавтра. Бедная Софья – еще три дня беспокойства, никак не меньше…»

Больше ничего подумать Алексей не успел – страшный, звериный крик раздался из детской.

– Софья, что?

– Нет! Не-е-ет!

Екатерина держала в руках дочь. Нет, тельце дочери. Маленькая ручка бессильно свесилась и покачивалась, как у куклы.

– Аннушка, детка моя, солнышко, проснись!

– Катя, успокойся! Ну же!

– Почему она не просыпается, Алеша? Почему?

Алексей мягко принял из рук женщины невесомое тело девочки. Уже остывшее, уже лишь тело. Светлая кожа стала почти прозрачной, легкая синева покрыла губы, длинные темные ресницы бросали на щеки черно-синюю тень.

– Алеша, она спит, да? Она проснется? Ну скажи же! Алеша!!!

Доктор очень осторожно опустил мертвую девочку в ее кроватку, развернулся и со всего размаха отвесил великой княгине затрещину. Та замолчала, изумленно глядя на всегда такого мягкого лекаря.

– Катя, успокойся! Или еще раз тебя ударить?

Сейчас голос этого молодого мужчины ничуть не походил на обычно мягкий, словно войлочный голос доктора Кирсанова. Екатерина с немым изумлением отрицательно покачала головой.

– Ну хорошо! Ты не успокоилась, но хотя бы умолкла! А теперь выслушай меня. Молча выслушай. Иначе я тебя ударю еще раз. Ну, ты готова?

Екатерина кивнула, быть может, несколько более поспешно, чем следовало бы.

– Сядь, возьми в руки… ну вот хоть игрушку. Да, и слушай молча. Если вдруг опять почувствуешь, что накатывает, начни рвать этого зайца. Рви изо всех сил, так, как никогда и ничего не делала раньше, неистово. Поняла?

Екатерина вновь кивнула. Теперь в глазах ее было куда больше разума, хотя отчаяние не просто плескалось в них – оно било фонтаном.

– Слушай внимательно, не перебивай! Да о зайце помни!

– Говори, Алексей.

Хриплый голос женщины сейчас ничуть не походил на голос великой княгини Екатерины. Но она хотя бы заговорила, и Кирсанов счел это добрым знаком.

– У меня есть сильное опасение, Катя, что дитя твое было убито. Ни я, ни кто иной из моих коллег не знает, какая болезнь подтачивала жизнь твоей дочери. Я опасаюсь, что среди твоего окружения есть лазутчик или подлец, который избрал убийство своим ремеслом.

Екатерина сжала кулаки.

– Третьего дня я отослал письмо своему давнему другу и ждал от него совета. В письме я описывал симптомы хвори, надеялся, что он подскажет мне, как излечить Аннушку. Ты слышишь меня, Катя?

Великая княгиня кивнула. Отчаяние из ее глаз пропало – и на смену ему пришла ярость, страшная в первую очередь тем, что пока непонятно было, на кого ее излить.

«Не рыдай, душа моя, лучше злись! Злость придаст тебе сил. А потом, когда, дай Бог, зло будет покарано, я позволю тебе вволю выплакаться, накричаться всласть…»

– Сейчас мы с тобой выйдем отсюда, и я провожу тебя в опочивальню. Делай что хочешь, только не показывайся до утра. Я же займусь всем, что положено.

– Но… Алеша, как же Аннушка? Она здесь так и останется одна?

– Одна? А где нянюшка? Отчего я здесь не вижу ни души? Скажи мне, великая княгиня, ты отпускала девушек сегодня вечером?

Екатерина отрицательно покачала головой – она только после слов Алексея заметила, что в детской пусто.

– Выходит, убивец пытается с себя вину на кого-то иного переложить? Ступай, душа моя, я разберусь. Да постарайся утаить все до утра, молю!

Побелевшие пальцы Екатерины на игрушке лучше всяких слов рассказали Алексею о том, что она сейчас чувствует.

– Сдержись, любимая. Малышке ты уже не поможешь, но, даст Бог, мы найдем ту тварь, которая учинила этакое зверство.