Самый темный вечер в году - Дин Кунц

Билли взял книгу. Тем самым допустил первую ошибку.

В самом начале третьего Эми очнулась от сна, полного хлопанья крыльев. У нее перехватило дыхание. В первый момент она не могла понять, где находится.

Лампу на угловом комоде превратили в ночник, накрыв ее полотенцем.

Санта-Барбара. Мотель. В конце концов они нашли такой, где разрешали останавливаться с собаками. Взяли последний свободный номер.

Брайан наконец-то уложил ее в кровать, но это была отдельная кровать, одна из двух в номере, и спала она под охраной собаки.

Стряхивая остатки сна, Эми подумала, что хлопанье крыльев слышалось в комнате, а не во сне. Такого, конечно, не могло быть, потому что Брайан в другой кровати и Никки рядом с нею вроде бы спали.

О сне она ничего не помнила, только хлопанье крыльев. Во сне, должно быть, вернулась в Коннектикут, и чайки, скорее всего, вновь взметнулись в воздух.

Согласно теориям психологов и специалистов по сновидениям, человек не может увидеть во сне собственную смерть. Он может оказаться в смертельной опасности, но в критический момент всегда просыпается. Даже в снах, утверждали они, человеческое эго оставалось слишком упрямым, чтобы признавать свою смертность.

Эми, однако, видела во сне, что она умирает. Несколько раз, и всегда — в ту ночь в Коннектикуте.

Вероятно, она подсознательно испытывала жажду смерти. Эми это не удивляло.

В ту зимнюю ночь, почти девятью годами раньше, она боролась за жизнь и выжила. Потом на какое-то время, ирония судьбы, но ничего не поделаешь, перестала понимать, ради чего живет.

В дни, последовавшие за той ночью, Эми задавалась вопросом: а почему она так отчаянно сопротивлялась? Смерть была бы куда легче жизни. Боли, которая едва не разорвала ее, она могла бы избежать, подставившись под нож.

Но даже в самые тяжелые моменты она никогда бы не покончила с собой. Убийство включало в себя и самоуничтожение.

Вера провела ее через все тяготы, но не только вера. Ей хорошо послужила способность видеть некоторую упорядоченность в хаосе, тогда как другие видели только хаос.

Упорядоченность говорила о значении. И пусть само значение оставалось для нее непостижимым, пусть она не понимала, что видит перед собой, ее поддерживала мысль о том, что значение существует. И в жизни она видела какие-то упорядоченные структуры, точно так же, как другие люди могли видеть прошлое, настоящее и будущее в чайной заварке, ладонях или хрустальных шарах. Но ее толкование не имело ничего общего с суевериями.

Только интуиция помогала ей определить, что означает эта упорядоченность, что она предлагает. Под интуицией Эми понимала восприятие всего того, что находилось на уровне, куда ниже подсознательного. Интуиция смотрела на жизнь глазами души.

Зазвонил мобильник Эми, который лежал на столе, подключенный к зарядному устройству. Ей не нравились разнообразные рингтоны, мультяшные голоса и малоприятные звуки, которые нынче использовались вместо звонков. Ее телефон лишь тихонько жужжал.

Удивленная, что кто-то может позвонить в такой час, она схватила мобильник, прежде чем он разбудил Брайана, включила, тихонько выдохнула:

— Алле?

Никто не ответил.

Хотя Брайан продолжал спать, Никки проснулась. Подняла голову и теперь смотрела на Эми.

— Алле? — повторила она.

— Ох. Это ты, дорогая! Да, разумеется, ты.

Спутать этот нежный, высокий голос не представлялось возможным. У Эми едва не вырвалось: «Сестра Мышь», — но она успела поправиться.

— Сестра Хасинта.

— В последнее время я постоянно думаю о тебе, Эми.

Эми задумалась. Вспомнила шлепанцы. Ощущения были такими же, как и в прошлую ночь, когда Никки настояла, чтобы она сунула шлепанцы под подушку.

— Сестра… Я тоже. Я тоже о вас думала.

— Ты, разумеется, всегда в моем сердце, — продолжила сестра Хасинта, — ты была одной из моих любимиц, но в последнее время я думаю о тебе все время, все время, вот и решила, что лучше поговорю с тобой.

От прилива теплых чувств голосовые связки Эми завязались узлом.

— Дорогая? Ты меня слышишь?.. Все-таки я звоню глубокой ночью, и все такое…

— Только этим вечером я рассказала Брайану… — отвечала Эми тихонько, чуть громче шепота, — … моему другу Брайану о том, что произошло тогда, о нашем талисмане Никки.

— Об этой прекрасной, прекрасной собаке.

— И о медальоне, который вы мне дали.

— Который ты все еще носишь.

— Да. — Указательным пальцем она обвела по периметру камею с собачьим силуэтом.

— Этот друг, дорогая, ты его любишь?

— Сестра, извините, но я… разбираюсь в своих чувствах.

— Любовь или есть, или ее нет. Ты должна знать.

— Да, — пробормотала в ответ Эми. — Я его люблю.

— Он знает?

— Да. Я говорила, что люблю его. Да.

— Я спрашивала, он знает все?

— Нет. Полагаю, вам это известно. Я еще не успела.

— Он должен знать.

— Это так трудно, сестра.

— Правда не унизит тебя в его глазах.

Эми едва могла говорить.

— Она унизит меня в моих.

— Я горжусь тем, что ты была одной из моих девочек. Я говорю: «Смотрите на нее, она — одна из девочек «Матери милосердия», видите, как эта девочка светится?»

Из глаз Эми покатились слезы.

— Если бы я только могла поверить, что это правда.

— Не забывай, с кем ты говоришь, дорогая. Разумеется, это правда.

— Извините.

— Не извиняйся. Просто скажи ему. Он должен знать все. Это приказ. А теперь поспи, дитя мое, поспи.

И Эми поняла, что связь разорвана, хотя на линии вроде бы ничего не переменилось.

— Сестра Хасинта?

Ответа не получила.

— Ох, сестра Мышь, милая сестра Мышь.

Эми положила мобильник на прикроватный столик. Повернулась на бок, к Никки. Обняла собаку. Никки смотрела ей в глаза.

Эми трясло. Не из-за самого звонка. Потому что звонок мог означать только одно: грядет что-то ужасное.

Сестра Хасинта, сестра Мышь, уже десять лет назад умерла.

Писатель, который всегда распалял презрение Билли к человечеству, читая которого он всегда гоготал над кретинами, верящими в исключительность человечества, на этот раз страшно его подвел: прочитав первые сорок страниц, Билли ни разу не улыбнулся.