Стены из Хрусталя - Кэрри Гринберг

— Страх чего?

Как объяснить?

Он вспомнил средневековые карты, испещренные белыми пятнами, по которым скакали одноногие люди или морские чудища выгибали чешуйчатые спины. Сны мира, запечатленные неловкой рукой картографа. Нетронутые участки воображения. Но год за годом человечество отвоевывало пространство, вытесняя чудовищ сначала на края карты, потом на поля, где они превращались в красивые виньетки, а затем…

Ведь драконов убивают не мечом. Компас и циркуль, железные дороги и безжалостный в своей правдивости электрический свет куда лучше справятся с этой задачей. И уходят чудовища, помахивая хвостами, задевая головами облака, а на смену им приходят другие. Недоумевая, озираются по сторонам. Осторожно шевелят лапами. Трогают свои клыки. Мнут полу плаща.

«Почему именно мы? Почему вы нас пригласили?»

Что им ответить?

Что бесконечной зимней ночью даже монстр под кроватью — уже хоть какая-то компания? Иначе мы останемся наедине с другими людьми или, того хуже, наедине с собой, а от такого одиночества хочется выть громче любого вервольфа.

Что мы уже не боимся обнаружить в чудом оставшемся нетронутым уголке мира полукита-полусвинью с перепончатыми ушами.

Наоборот, что ее там не окажется.

— Страх пустоты, — сказал Уолтер. — Я жаждал смысла и позвал их. Вампиров. Вот только они вбили в мою жизнь столько смысла, что она едва не треснула по швам. Теперь я не знаю, чего хочу. Наверное, просто взять передышку. И подумать, нужны ли мне чудовища. А если нужны, то какие.

Притихшие гости исподволь разглядывали комнату, выискивая, из чего бы соорудить смирительную рубашку. Понадобится она скоро. Стало очевидно, что мистер Стивенс только что с блеском сдал экзамен в Бедлам.

Фабричный рабочий даже повесил обратно на елку надкусанный пряник и начал пробираться к двери.

Только Генри смотрел на хозяина понимающе, но от его взгляда Уолтеру сделалось совсем тошно. Наверное, из-за сегодняшнего оттенка его глаз. Они впитали цвет штор, но сгустили его, и теперь казались красновато-карими, как запекшаяся кровь. Почудилось, что если долго вглядываться в его зрачки, из их глубин, как из зеркального лабиринта, что-то двинется на тебя. Стоит только присмотреться получше и увидишь еще что-то… кого-то… но Уолтер отвернулся.

— Ты вправе подбирать чудовищ на свой вкус, — произнес Генри, — Но как насчет миссис Стивенс? Неужели не защитишь ее от немертвой родни? Она, конечно, живет с упырями душа в ду… хмм… дружно, в общем, с ними живет, но глава семьи все же ты! Ты перед Богом отвечаешь за ее безопасность.

— Чего?! — взвился Понс. — Евонная, значит, женушка с упырями путается? Ну и ну! А на вид приличные люди, вон, домище у них, как у благородных.

Чтобы в полной мере выразить свое презрение к хозяевам, он схватил со стола щипцы для монпасье и сунул в карман. Нечего перебежчикам шиковать! Но уже в следующий момент вжался в спинку дивана, потому что мистер Стивенс, порастеряв свойственную ему робость, навис над наглым типом и так рванул его за грудки, что затрещала ветхая ткань рубашки.

— Еще одно слово про мою жену — и я вам голову проломлю! Это ко всем тут относится! И к тебе, Томпсон!

— Я-то при чем? Говорю лишь, что миссис Стивенс весьма привязана к своей немертвой сестре-трибадке.

— Семейка, однако! — сплюнул студент, поднимаясь с места. — Вы как хотите, а я пойду отсюда.

— И то верно, — подхватили еще несколько голосов.

— Знали бы вы, сколько моя жена натерпелась от вампиров! — бросил Уолтер, отступая от мистера Понса. — И если после всего пережитого она готова их простить, что ж, пусть так и будет! Она выстрадала это право! Эвике — самостоятельный человек, ей и решать!

— При всем моем уважении к тебе, Стивенс, твоя жена сейчас не человек. Она два человека.

— Все равно. Ее решение я уважаю.

— Уважать-то ты ее уважаешь, но любишь ли?

— Да как ты…

— Потому спрашиваю, что если б любил ты ее, то все бы сделал ради ее блага, — Генри печально покачал головой и между делом помахал гостям — мол, дождитесь меня на крыльце.

— Они не придут сюда.

— Обязательно придут.

— Берта не посмеет, и Гизелу не пустит.

Генри закрыл глаза, вспоминая сцену, только что увиденную на улице — миссис Стивенс ловит мальчишку-посыльного, сует ему клочок бумаги и соверен.

И пригоршню чесночных долек.

— Блажен, кто верует, — проговорил Генри.

Ему снова повезло.

Хотя везло ему всегда. С тех самых пор, как он обнаружил ту коробку.

* * *

Но первые двенадцать лет его жизни протекали безрадостно, можно сказать, бессистемно.

Родители Генри, Уильям Томпсон и Элиза Бентам, с младых ногтей готовились к служению Господу, для коих целей закончили семинарию и выучили несколько африканских языков. Включая и наречие пигмеев мбути, которое так тонко различает степень перехода от бытия к небытию — «мертв,» «мертв окончательно,» «мертв навсегда.»

Любовь к Африке, стонущей под гнетом язычества, сплотила два юных сердца. Даже познакомились они в библиотеке, когда одновременно потянулись к географическому атласу и руки их нечаянно соприкоснулись. Прямо там, посреди лабиринта книжных полок, Уильям Томпсон прошептал незнакомке стих из «Песни Песней» Соломона, и она улыбнулась, радуясь его набожности, а пуще всего тому факту, что юноша повторил этот стих на суахили.

Через год молодая чета готовилась отчалить на Черный Континент. Помешало им одно досадное обстоятельство. Батистовые платья, в которых миссис Томпсон собиралась встречать жару, стали ей узки. Что за напасть? А когда выяснилось, какого рода несчастье ее постигло, поездку пришлось отложить.

Генри всегда был уверен, что получился по ошибке. Юные энтузиасты, едва перешагнувшие порог семинарии, просто не подозревали, что дети заводятся именно так. А как догадались, то начали спать в отдельных спальнях.

То есть, в отдельных палатках.

До Африки они добрались, как только младенца можно было отлучить от груди. Взять его с собой означало пойти на риск, ведь хрупкому детскому здоровью угрожала тропическая лихорадка, сонная болезнь и каннибалы, которые не прочь употребить английского ребенка в качестве легкой закуски. Так что Генри передали с рук на руки мисс Беттани Бентам, тетушке Элизы, с клятвенным заверением вернуться за ним год спустя.

Или еще год.

Или еще.

Чету Томпсонов нельзя было называть равнодушными родителями. Каждое Рождество они присылали сыну подарки — погремушку из калебаса либо открытку, нарисованную ребятишками, никогда не видевшими снега.

Фотографии приходили и того чаще. Изображали они то отца за строительством часовни, то мать в окружении чернокожих девочек, склонившихся над шитьем. Общих фотографий у них не было. Доверить туземцам столь сложный механизм, как фотоаппарат, Томпсоны не отваживались (вдруг те его съедят?) Фотографировали попеременно. Поначалу Генри вырезал фигурки родителей и приклеивал их рядышком на листке бумаги, потом забросил это бесполезное занятие, сосредоточившись на их подопечных. Щелк, щелк — работали ножницы, перерезая пополам незнакомых, но уже ненавистных ему людей. Однако их древняя магия была сильнее. Раз приворожив его родителей, они уже не отпускали их от себя.