Клоун Шалимар - Салман Рушди

— Сэр, вы слушает, сэр? Я говорю с господин Максом, да? Слава Господу, сэр! Письмо! Письмо от миссис Макс! Я открыть, ладно? Хокей, сэр, с ней всё хокей! Ур-ра! Она есть любить вас, сэр! Она спрашивай, где вас черти носят — хокей? Всё, пока, сэр, ур-ра!

Двадцать шестого августа, на следующий день после освобождения Парижа, генерал де Голль прошагал по Елисейским Полям вместе с представителями движения «Свободная Франция» и участниками Сопротивления. В рядах французов в тот день шла одна англичанка. А двадцать седьмого миссис Макс, она же Маргарет Роудз, она же Серая Крыса, уже летела в Нью-Йорк, и Офалсы начали строить в Америке свою семейную жизнь.

Почти двадцать один год спустя, в ночь перед вылетом вместе с мужем в Нью-Дели, миссис Маргарет Роудз-Офалс приснилось, что в Индии после двадцати лет бесплодия она наконец забеременела и родила прелестного пушистого ребенка с длинным хвостиком колечком. Почему-то она не смогла заставить себя полюбить это существо, а когда дала ему грудь, оно больно укусило ее за сосок. Это была девочка, и хотя друзья пугались, когда видели, как Маргарет баюкает крысенка, ее это ничуть не волновало. Ведь она и сама была когда-то Крысой, но в конце концов вполне очеловечилась — ведь так? Теперь она регулярно мыла голову, носила нарядную одежду, почти никогда не морщила нос, не рылась в помойках — вообще оставила все крысиные повадки. Наверняка то же самое произойдет и с ее малышкой, с ее Крыской. И теперь она стала матерью, и если будет вести себя так, будто любит свою Рэтетту[22], то и любовь прильет к сердцу сама собою, это всего лишь вопрос времени. Ведь бывают же у некоторых рожениц сложности с молоком — так? Какое-то время у них не вырабатывается молоко, то же самое у нее происходит и с любовью. Тем более, что роды у нее поздние, ей уже за сорок, и в этом возрасте возникновение каких-либо проблем вполне предсказуемо. Ничего, это пройдет. «Рэтетта, милая Рэтетта, не сыскать тебя краше, обойди хоть полсвета!» — напевала она во сне.

Мужу она про сон не рассказала. К тому времени она и посол Максимилиан Офалс жили каждый своей отдельной жизнью. Правда, для публики они оставались идеальной парой — приличия соблюдали оба. «Мемуары» Макса сделали их военный роман достоянием широкой публики, книга два с половиной года держалась в списке бестселлеров, и какое право имели они разрушать миф, их, можно сказать, обессмертивший? В течение двух десятилетий они были — и оставались до сих пор — «Крыской и Моули», золотой парой, чей поцелуй в день окончания великой битвы народов сделался для целого поколения своего рода иконографическим символом всепобеждающей любви, победы над чудищами, знаком счастливой судьбы, знаком торжества добродетели над силами зла, победы лучшего, что есть в человеке, над темными сторонами его натуры!

— Если мы попытаемся разойтись, — сказала она ему однажды, пряча сердечную боль за стоическим похохатыванием, — то — ох-ха-ха-ха — нас, наверное, линчуют. Хорошо, что я вообще-то — ха-ха — не сторонница разводов.

Итак, легенда о не умирающей с годами любви поддерживалась ими обоими: ею — безупречно, им, увы, далеко не безупречно. Правда, она держала руку на пульсе измен. После смерти родителей она стала женщиной состоятельной. Они оставили ей внушительных размеров плодородные земельные угодья в Хемпшире и обширные винные погреба в Доро. Это давало ей возможность финансировать слежку в тех редких случаях, когда не срабатывали ее старые связи в теневом мире бывшего подполья. В результате она знала поименно всех любовниц мужа, знала о каждой покоренной им аспирантке, о каждой юной исследовательнице, жаждущей, чтобы он исследовал лично ее самое, о каждой красотке-нимфоманке из высшего общества и каждой потаскушке из предместья; в ее списке числились все переводчицы-синхронистки, которых он соблазнил во время частых конференций, все шлюшки, которых он трахал на лесистых склонах, оставшихся от отступавших ледников древности в их летней ист-эндской резиденции «Южная развилка». В большинстве случаев она сохраняла также их адрес и номера незарегистрированных телефонов. Она никогда не вступала в контакт ни с одной из этих женщин, она убеждала себя, что ей нужна информация, только и всего. Она обманывала себя. Их имена вонзались в нее, словно ножи; их адреса, номера их квартир, коды замков прожигали ее память, как маленькие зажигательные бомбы.

Правда, ей было сложно винить в этом одного лишь Макса. По мере того как война уходила в прошлое, она все меньше ощущала потребность в сексе. Ее интерес к этой стороне жизни, и без того довольно слабый, почти угас. «Пусть бедняга получает свое, где ему вздумается, — мрачно говорила она себе, — лишь бы меня не упрекал. Оставил бы меня в покое, а я бы читала, ухаживала за садом и выбросила бы из головы всю эту пакость». Таким способом она пыталась закрыть глаза на свои истинные эмоции и делала это настолько успешно, что когда ей становилось очень плохо — а это случалось нередко, — так плохо, что она вдруг ни с того ни с сего принималась рыдать и все её тело сводило непонятными судорогами, она не могла взять в толк, отчего ей так нехорошо. Уже в самолете на пути в Индию она, сидя возле великого человека — своего мужа, позволила себе пофилософствовать. «Черт возьми, — говорила она себе, — у нас все-таки получился потрясный роман. Правда, необычный, что и говорить. Но если приглядеться, так где оно, обычное? Приоткрой крышку жизни любой супружеской пары — так оттуда столько необычного выплеснется, что не приведи господь. За дверями каждой семьи непременно прячется какое-нибудь отклонение от нормы, что-нибудь неожиданное. Нормальность — это миф. Мы, конечно, странноватая парочка, это уж точно: один — бабник, другая вообще странная барышня, чучело гороховое. Но мы в общем-то ладим. Вот они мы, глядите: высоко летим, далеко глядим и за руки держимся — это после двадцати-то лет брака! Не так уж и плохо. Правда, совсем даже неплохо!» Тут она прикрыла глаза, и перед ней опять возникло все то же видение: ночная крыска, стоя на задних лапках, умоляла полюбить ее и тоненьким, писклявым голоском Рэтетты называла ее мамой… Она решила, что в Индии будет заниматься сиротами. Точно: вскорости индийские дети, оставшиеся без родителей, обретут в ее лице верного друга. Может, именно в этом ей и стоило искать разгадку своего сна.

Рассказывали, будто бы Линдон Джонсон сказал однажды Дину Раску: «Им нравился Гелбрайт, так пошлите им еще одного профессора-либерала. Только глядите, как бы он не переметнулся на сторону аборигенов». Когда сразу после короткой индо-пакистанской войны 1965 года государственный секретарь Раск позвонил Максимилиану Офалсу и предложил ему пост американского посла в Индии, Макс понял, что он, сам того не подозревая, уже давно ожидал этого предложения; что Индия, где он никогда не бывал, возможно, станет для него если и не тем, что предназначено судьбой, но во всяком случае тем конечным пунктом назначения, куда с самого начала вели его извилистые дороги всей предшествовавшей этому жизни. «Мне нужно, Макс, чтобы вы отправились немедленно. Этим индийским господам требуется задать хорошенькую порку по-американски, и мы надеемся, что вы как раз тот человек, который сможет это осуществить». В своем классическом труде «Почему бедные бедны?» Макс Офалс избрал в качестве материала для экономических исследований три страны — Индию, Китай и Бразилию, а в последней, особенно оживленно обсуждаемой главе предложил ряд мер, посредством которых можно было бы добиться пробуждения этих «спящих гигантов». Вероятно, это был первый случай в истории экономики, когда крупный экономист Запада взял на себя труд проанализировать процесс, который вскоре будет известен как сотрудничество стран Южного пояса, и Макс, положив телефонную трубку, в тот душный, влажный вечер — это был конец сентября, но лету, казалось, не будет конца — вслух выразил удивление тем, почему вдруг его, ученого-экономиста, автора работы, предлагавшей теоретическую модель того, как посредством вытеснения из обращения американской валюты страны третьего мира смогут достичь процветания, избрали представлять Соединенные Штаты в одной из этих самых стран. У его жены Крыски ответ на этот вопрос не вызвал ни малейшего затруднения: «Гламур, дорогой мой, гламур. Как ты сам не догадался, дурачок? Звезды везде популярны».