Дорога цариц - Александр Прозоров

Федор Иванович в ответ только опустил свои поцелуи ниже, потом еще ниже, пока снова не поверг свою любимую в омут наслаждения. А когда молодые люди наигрались друг другом, царевич поднялся, подошел к затянутому промасленной холстиной окну. Тихо засмеялся:

— Темно… Интересно, мы проснулись слишком рано или слишком поздно?

— А какая разница? — Ирина вытянулась во весь рост и перекатилась по перине на опустевшее место своего спутника.

— Хотелось бы все же попариться. После долгой дороги… И вообще…

— Сказывают, по русскому обычаю после каждой любовной встречи надобно баню посещать. — Девушка перекатилась обратно. — Одного не понимаю. Коли так, то почему люди живут в домах, а не в банях?

Царевич, улыбнувшись, вернулся к ней, нежно поцеловал. Подхватил с сундука рубаху, натянул. Разломал лежащего на лавке копченого лосося, съел несколько кусков, запил квасом. Вытер пальцы краем полотенца. Опоясался ремнем:

— Пойду проведаю. Если двор не спит, закажу баню.

Через час влажная и раскрасневшаяся Ирина лежала уже на полке в парилке, жалобно попискивая от ударов березового веника, которые иногда прерывались поцелуями в плечи, иногда под колени, а иногда и в попку.

Молодые люди окатились, вышли в предбанник к столу с кулебякой и тушеным мясом, с солеными грибами и киселем из ежевики. Немного подкрепились.

— Какой-то ты стал задумчивый, Федя. — Ира поднесла ковшик ко рту, сделала несколько глотков. — Все молчишь да хмуришься, хмуришься да молчишь. Кабы не целовал, помыслила бы, что обиду на что-то затаил.

Царевич обнял ее за плечо, коснулся губами драгоценных губ.

— Ну вот, опять, — удержала его руку девушка. — Целуешься и молчишь. Я сейчас сгорю от любопытства! Пожалей меня, любимый… Скажи хоть полслова!

Федор Иванович забрал у нее ковшик, допил кисель, поставил на стол. Передернул плечами:

— Ты сбежала со мной из дома…

— Федька, ты не поверишь, но я это заметила! — рассмеялась девушка.

— Ты сбежала со мной из дома, — повторил царевич. — Ты путешествуешь со мной, ты живешь со мной под одной крышей, ты спишь со мной в одной постели…

— Ты позвал меня, любимый. И я пошла, — на этот раз без улыбки ответила Ирина.

— Я испугался за тебя, Иришка. Я спешил, мне некогда было размышлять.

— Ты так говоришь, словно желаешь просить прощения за мое спасение!

— Мы много играли с тобой и гуляли, Иришка. Выезжали вместе, были друг у друга в гостях… — Царевич пригладил подбородок. — Но это другое. Сие происходило либо прилюдно, либо тебя сопровождал твой брат. Но ныне…

— Ныне я с тобой, мой любимый, мой Феденька… — Девушка закинула руки ему за шею. — И я счастлива!

— Женщина без позора может путешествовать с мужчиной, жить с ним под одним кровом и спать в одной постели только в одном случае, — тихо сказал царевич. — Если этот мужчина ее муж!

— Но я… Мне не нужно всего этого, — мотнула головой Ирина. — Я желаю лишь быть с тобою рядом. Засыпать и просыпаться с тобой рядом, видеть твои глаза, слышать твой голос…

— Вообще-то, Иришка, это и называется «быть женой», — улыбнулся Федор. — Я бы хотел, чтобы все это выглядело иначе. Чтобы было родительское благословение, согласие твоего брата, чтобы звенел колоколами самый огромный храм, чтобы были толпы гостей и пышная свадьба. Но вот видишь, как получается? Мы одни, мы в предбаннике захудалого постоялого двора, и неведомо, что нас с тобою ждет завтра. Осталось только одно: я люблю тебя и желаю видеть тебя своей женой. Как сказал однажды твой брат: «Сражения приносят славу, торговля приносит богатство, но счастье приносит любовь». Я выбираю счастье. Отныне и до скончания веков. Скажи мне, моя желанная: согласна ли ты стать моей супругой без отеческого благословения и согласия своих родичей?

— Все, что пожелаешь, мой любимый! — неожиданно шмыгнула носом девушка.

— Нет уж, Иришка, ты скажи прямо. — Федор Иванович взял ее ладони в свои и крепко сжал. — А то как бы у алтаря не передумала.

— Не бойся, мой желанный, — мотнула головой Ира. — Я мечтаю стать твоей женой с того самого мига, как ты поцеловал меня в первый раз. И в горе, и в радости, и в счастье, и в лишениях. Со дня нашего первого поцелуя и до скончания веков! Я люблю тебя, Федя, и хочу стать твоею пред богом и людьми.

— Так бы слушал и слушал… — поцеловал ее пальцы царевич. — Но нам нужно найти храм, в котором меня не узнают. И в котором не испугаются потом царского гнева и не посмеют испортить книги с записями, коли батюшке придет в голову подобная блажь. Дождемся утра и сходим в Успенский собор. А там… Или повенчаемся, или убежим в другой город.

— Хорошо, мой любимый, — улыбнулась Ирина. — Но что мы станем делать до утра?

— Готовиться к супружеству, — наклонился к ней царевич, и их губы сомкнулись.

Опасения царевича оказались напрасны. Настоятелю Успенского собора протоиерею Тимофею и в голову не пришло, что богато одетый юный боярин, раб божий Федор, сын Иоанов, имеет какое-то отношение к семье государя всея Руси. И потому, приняв вклад в пять рублей, отец Тимофей не стал задавать лишних вопросов и собственноручно свершил таинство венчания над молодыми людьми, взявшими в посаженые отцы случайных людей из его паствы. Еще за три рубля хозяин постоялого двора накрыл перед собором стол для всех желающих выпить за здоровье молодых, и потому на торжество собралось изрядное число прихожан. Так что свадьба все же получилась достаточно шумной и многолюдной. Правда, молодым посидеть за пиршественным столом не удалось, но ведь не это на свадьбе самое главное! Главное таинство творилось за закрытыми дверьми на втором этаже постоялого двора…

10 февраля 1574 года

Великий Новгород, ворота перед Земляным городом

— Федор, ты уверен, что без этого не обойтись? — шепотом спросила Ирина, ощутив на себе внимательный взгляд стражников у ворот.

— Никак, моя любимая, — покачал головой царевич. — Мы сбежали из дома без вещей и серебра. Кошеля в моем подсумке надолго не хватит. Коли начинать новую жизнь, то надобно собраться поосновательнее.

— Давай заедем к брату! Ваши торговые дела приносят заметный прибыток. Нам хватит сего серебра на всю жизнь, коли жить со скромностью.

— Ты не понимаешь, Иришка. — Царевич вытянул руку в сторону девушки, и та подала ему свою. — Ты есмь моя законная жена пред богом и людьми! Мне невместно прятать тебя или прятаться самому. Мы не крамольники и не отступники какие, мы живем по вере и чести своей. Посему я желаю войти в свой дом со своей супругой, собрать в путь все необходимое и отправиться в свой удел жить по своему разумению. Таиться, ако тать, царского сына недостойно!

— Как скажешь, любимый, — ответила девушка пересохшим голосом.

Она знала, с кем связала судьбу, и теперь, несмотря на страх, должна была нести свой женский крест.