Горби. Крах советской империи - Строуб Тэлботт

Прежде чем я ушел, Крючков спросил, что я думаю о положении в стране. Я ответил, что, говоря откровенно, считаю его очень сложным. Многие, положим, жалуются на экономику, и картина там и в самом деле неприглядная, и все же, на мой взгляд, самые взрывоопасные вопросы это те, что связаны с этническими отношениями. Особое беспокойство вызывают потуги различных элементов прибегнуть к силе, потому что насилие породит лишь еще большее насилие и в конечном счете способно привести к взрыву, который поглотит всех. Вот почему мы, американцы, надеемся, что эти проблемы будут решаться без применения силы. Если брать длительную перспективу, то я уверен, что Советский Союз способен сохранить себя как здоровое государство только в том случае, если сумеет доказать своим основным национальностям, что судьба их связана с существованием в рамках Советского Союза. Задача в том, чтобы убедить их. Если делать это, пуская в ход силу, то они не поверят. С другой стороны, если дать им больше власти и позволять самим решать свои проблемы без давления из Центра, сами собой станут проявляться хозяйственные выгоды и преимущества нахождения в составе Советского Союза с точки зрения безопасности, и объединение может быть создано на добровольной основе.

Крючков поблагодарил меня и не стал отвечать на мои доводы. Я прямо спросил, не считает ли он необходимым введение института президентского правления в некоторых республиках. По его мнению, ответил Крючков, такая необходимость настанет, но, добавил он, введение президентского правления не означает арестов и подавления военными средствами.

* * *

На следующий день я посетил Анатолия Черняева. Просил я об этом неделю назад, но сказали, что он занят (как то, несомненно, и было). Тем не менее, я подозревал подлинную причину в том, что тогда он был не готов говорить об отставке Шеварднадзе. Принял меня Черняев сердечно, как обычно. Всегда спокойный и собранный, даже обсуждая вопросы спорные, Черняев выглядел поразительно свежо и держался свободно, учитывая нервозность и гонку двух минувших недель. Должно быть, успел передохнуть за выходные, решил я.

Прежде всего я спросил, как воспринял отставку Шеварднадзе Горбачев. Черняев ответил, что Горбачев не хотел ухода Шеварднадзе, пытался убедить его остаться или взяться за другую работу, но убедился, что Шеварднадзе твердо решил оставить министерский пост (учитывая присущее ему чувство чести, иного, наделе, ждать и не приходилось), а потому Горбачев смирился с уходом Шеварднадзе. Когда же Шеварднадзе неожиданно объявил о своей отставке, Горбачев очень огорчился, что тот не посвятил его в это заранее. Позже он стал понимать, что Шеварднадзе избегает объяснений с ним, потому что в самом деле хотел уйти и опасался, как бы Горбачев его не отговорил.

В одном, подчеркнул Черняев, можно быть уверенным: никаких перемен в советской внешней политике не произойдет. Отношения с Соединенными Штатами вопрос коренной, и Горбачев это превосходно понимает.

На мой вопрос о положении в стране в целом Черняев ответил, что Горбачев воспринимает его гораздо лучше, чем даже две недели тому назад. Положение, похоже, выравнивается, а бюджетный кризис, похоже, преодолен. (Соглашение с Россией, действительно, было заключено на следующей неделе.)

Обращаясь к недавнему захвату здания государственной типографии Госиздата в Риге войсками МВД, Черняев назвал это «провокацией» и заявил, что, по его убеждению, Горбачев на нее не поддастся. Мне было непонятно, как можно было хоть как-то сомневаться в том, кто распорядился провести акцию: командовал этими войсками министр внутренних дел Пуго, который, должно быть, пристально следил за событиями в Латвии, поскольку сам был латышом, к тому же работал там партийным секретарем и шефом КГБ.

Вспомнив слова Крючкова, сказанные днем раньше, что в некоторых местах, возможно, потребуется президентское правление, я спросил, согласен ли Черняев с этим. Он ответил, что оно будет введено только особым юридическим порядком там, где возникнет угроза жизни людей. Но даже в таком случае это не будет означать подавления военными или полицейскими средствами, а больше будет походить на миссию Аркадия Вольского в Нагорном Карабахе в 1988 году. Не будет ни арестов, ни военного положения, ни разгона законодательных органов, хотя деятельность последних, возможно, будет временно приостановлена.

Это объяснение меня мало успокоило. Любая попытка «приостановить» деятельность парламентов в прибалтийских государствах, без сомнения, приведет к массовым демонстрациям, и, если они станут упорствовать, неизбежно последуют и аресты, и военное положение, и кровопролитные столкновения. Вполне хватало беспокойства, вызванного словами Крючкова о том, что он считает необходимым президентское правление «в некоторых местах», но тот хотя бы своих взглядов не скрывал. Услышав же от Черняева о его согласии с тем, что президентское правление, вероятно, понадобится, я пришел к выводу, что Горбачев, должно быть, рассматривает этот вопрос очень серьезно.

* * *

Прежде чем покинуть кабинет Черняева, я выразил надежду, что президент Горбачев ни в грош не ставит беспочвенные обвинения людей вроде Алксниса относительно происков ЦРУ. (На самом деле мне было любопытно, не получает ли Горбачев подобные же сведения прямо из КГБ, но напрямую спрашивать об этом было нетактично.)

Вам не о чем беспокоиться, ответил Черняев. Среди правых есть люди разумные, но Алкснис совершенно потерял голову, и Горбачев на исступленные крики не обращает внимания. Горбачеву хорошо известно, что президент Буш его поддерживает и не желает его падения. Он также предупредил меня не судить по Алкснису ни об армии, ни даже о ее полковниках. Большинство из них настроены по-другому, заявил Черняев.

Я понимал, что Алкснис это нетипичный экстремист, однако подозревал, что куда больше представителей советского офицерского корпуса разделяют его умонастроения, чем нам – или Горбачеву – хотелось бы верить.

Я сказал Черняеву, что с облегчением воспринял его уверения в неизменности внешней политики, и отметил его мнение, что положение внутри страны выравнивается. Однако при всем притом, с середины ноября тональность внутренней политики изменилась. Горбачев действительно не сменил курс?

Черняев рьяно отрицал, что имела место какая-то фундаментальная перемена. Толкующие о «поражении» наших «демократов» ошибаются, сказал он. Они не потерпели поражения, считал он, а просто становятся более практичными, набираясь опыта. Попов и Собчак, к примеру, сотрудничают гораздо продуктивнее, чем прежде.

Пока Тамара Александрова, жизнерадостная помощница Черняева, провожала меня к выходу из здания Центрального Комитета, я думал, что сказанное Черняевым о советской внешней политике выглядит точным, а вот для утверждения об улучшении положения внутри страны оснований меньше. Я не представлял, как можно отрицать, что политика Горбачева сместилась к более жесткой линии, замечания же Черняева о «демократах» выглядели не более чем благим пожеланием.

Тогда мне не было известно то, о чем я узнал только из мемуаров Черняева, опубликованных им в 1993 году: он пытался убедить Горбачева назначить Анатолия Собчака премьер-министром. Если бы Горбачев сделал это и поддержал приход Собчака к руководству, то реформаторы могли бы вновь оказаться в его команде – и заняться созидательной работой.