Дьявол из Саксон-Уолл. Поспеши, смерть! - Глэдис Митчелл

Луговое пастбище осталось позади, и теперь они шли по вересковой пустоши, устилавшей нижние склоны Гутрум-Даун. За кромкой холма появилась полная луна и залила ярким светом густые заросли папоротника, по которым Джонс и миссис Брэдли прокладывали путь. Сразу стала заметна узкая каменистая тропа, тянувшаяся среди зелени в сторону пруда.

— При такой луне нас видно за милю, — сказал Джонс, оглядевшись по сторонам.

— Это уже неважно, — возразила миссис Брэдли. — Я пришла к выводу, — добавила она с таким невозмутимым видом, словно ее слова не были самым потрясающим заявлением, от которого у Джонса сразу отвисла челюсть, — что убийца — викарий.

— Хэллем — это Миддлтон?

— Миддлтон — сумасшедший. После того, что я услышала о нем от матери покойной миссис Миддлтон, мне это совершенно ясно. Следовательно, если мы не ошибаемся в своих умозаключениях, раз в деревне живет Миддлтон, значит, в ней должен жить и сумасшедший.

— Звучит разумно, — кивнул Джонс, подхватив ее за талию, чтобы помочь забраться на крутой склон.

— Единственный помешанный в деревне — викарий. Поэтому, рассуждая логически, викарий и Миддлтон — одно лицо.

— Да, однако…

— Минутку, друг мой. Даже если забыть про больную голову викария, его поведение в ночь убийства требует серьезных объяснений, которых мы от него не получили.

— Викарий — хороший человек, он не убийца!

— Апостол Павел тоже был хороший человек, — усмехнулась миссис Брэдли, — но кто швырял камнями в святого Стефана? И потом, даже если следовать вашим весьма сомнительным стандартам поведения, он далеко не такой хороший человек, как вы, а вы…

— Я далек от идеала, — со смехом заключил Джонс. — Хорошо. Идем дальше. Мне нравится этот человек. Он мой друг. Я знаю, что он не убийца. Мне не может нравиться убийца. Никому не может.

— А тюремщикам нравилась Белль.

— Белль! Это другое дело. Она была жуткой женщиной.

— Перестаньте, терпеть не могу, когда люди начинают изображать наивных дурачков. Теперь я понимаю, почему вы сочиняли свои ужасные романы!

— Я больше не буду, — смиренно произнес Джонс. — Мой следующий роман…

— После детектива?

— Да, мой следующий роман после детектива будет называться «Беатриче. Как бишь ее там» — в честь возлюбленной Данте — и повествовать о некой даме по имени Беатрис Лестрейндж Брэдли, которая лишила меня пьянящей, но губительной отравы под названием «бестселлер» и наставила на путь доблестной охоты на убийц. Аминь! Как там говорится: «В такую ночь печальная Дидона стояла на пустынном берегу…»

— Ладно, теперь о Хэллеме! В ночь убийства он находился в Неот-Хаусе.

— Да, его видела мисс Фиби.

— За ним гнались от особняка, а вскоре, как нам известно, он вынимал стекло тринадцатого века из маленького квадрифолия в храме. Хотя я не думаю, что это происходило именно в ту ночь.

— Но…

— Я считаю, — продолжила миссис Брэдли, — что викарий вынул стекло за пару дней до этого.

— Почему вы так решили? Разве он не порезался тогда куском стекла?

— Разумеется, сначала надо разобраться, о каком викарии мы говорим, — заметила миссис Брэдли.

— Я говорю о Хэллеме, — пожал плечами Джонс, немного удивленный этим бесполезным уточнением.

Но он почувствовал, что у миссис Брэдли есть какие-то факты, о которых он не слышал.

— Я тоже, — вежливо подтвердила миссис Брэдли, — и поэтому считаю очевидным, что мистер Хэллем никогда не мог бы совершить такую элементарную ошибку, как перепутать маленький квадрифолий с окном-розеткой.

— Действительно, в этой церкви нет окна-розетки.

— Разве вам не приходило в голову, что ни один мальчишка не станет швырять камни в маленький квадрифолий, когда в храме есть большое и красивое окно с восточной стороны?

— Вы правы, — пробормотал Джонс. — Но в таком случае… Нет, я ничего не понимаю! Мне показалось, будто я ухватил какую-то мысль, но она сразу исчезла.

— Недавно вы заметили, что я никогда не виделась с мистером Хэллемом до убийства.

— Да. А вы разве виделись?

— Нет, друг мой. В отличие от вас.

— К чему вы клоните?

— Человек, живший у викария со дня убийства до поджога его дома местными сельчанами, — не мистер Хэллем.

— Господи, помилуй! Вы правы! В смысле — вы должны быть правы! Как я не заметил?

— Вы не настолько хорошо знали викария, чтобы вас не мог обмануть человек, изучивший его повадки.

— Нет, просто невероятно! Где были мои глаза? Наверное, я ослеп!

— Ничего подобного. Помните плотную повязку, закрывавшую половину головы? А огромный шарф, которым он якобы лечил невралгию? А то, что он почти не вылезал из постели, прятал голову под простыню и постоянно требовал, чтобы на окнах плотно закрыли шторы? И как он не подпустил к кровати доктора, а позднее и вовсе отказался принять его? Как хрипел, изображая мучительную боль? И как сильно изменилась его внешность?

— Да, — признал Джонс, — помню. Конечно, сразу было видно, что он изменился. Но я решил, что он сходит с ума.

— Не сходит, а давно сошел. Вам эта перемена не показалась слишком быстрой?

— У меня нет опыта в лечении психических болезней, как у вас. Но теперь, когда вы все это сказали, я вспомнил, с каким удовольствием он смаковал непотребные истории про местных жителей. Да, и еще сказал доктору, что он Моисей. Хотя, если подумать, нет ничего удивительного, что меня обвели вокруг пальца. Остальные тоже клюнули на эту удочку.

— Вы считаете? — покачала головой миссис Брэдли. — Я могу перечислить тех, кто не клюнул.

— Например, миссис Флюк?

— Почему вы назвали именно ее?

— Вспомнил мешок с лягушками. Она явно чуяла подвох.

— А еще?

— Может, миссис Пэшен?

— Почему?

— Из-за той истории с летним домиком. Она поняла, чего он хочет, но Миддлтон не решился выдать себя.

— Кстати, вот еще что. Мистер Хэллем был с миссией в Японии.

— Верно. Он привез с собой Нао.

— Тогда почему он говорил про полинезийскую и яванскую магию? Мне это сразу показалось странным и не согласующимся с фактами. Вообще он допустил много ляпов. И этот был одним из худших.

— Господи! Какой же я дурак!

Миссис Брэдли продолжила мягким тоном:

— Вспомните, как он внезапно изменил мнение насчет воды. Настоящий Хэллем был совсем не против давать воду из своего колодца. А поддельный Хэллем — наоборот.

— Как же он сумел убедить Хэллема оставить дом?