Станцуй со мной танго - Татьяна Абалова

Марка она совсем не любила и не хотела от него даже цветы.

Анастасия Кирилловна потянула за пододеяльник и повертела букетом перед дочерью. Холодные капли с кончиков стеблей упали на ладонь, и Глафира поспешно спрятала ее под одеяло, точно боялась, что мама заставит взять цветы в руки.

— Правда, замечательные? Их принесли поздно вечером. Мы с папой не стали тебя будить.

Букет полыхал сочными красками осенних цветов. Он действительно был замечательным, но…

— Опять Дриз расстарался?

— Не-а. Не угадала. Я подглядела, когда расписывалась в получении. Цветы от Скворцова!

Глаша закрыла глаза.

— Можешь взять их с собой. Вы ведь уже собрались? Я видела ваши сумки у порога.

— Глаш, не обижайся. Температуры у тебя нет, уколы делать не надо. Пей таблетки и спи. Я наготовила-напекла, тебе на неделю хватит. А нам пора домой. Отец на маленьком диванчике совсем измучился.

— Я понимаю…

— Если хочешь, поехали с нами. Будешь спать в своей комнате, как когда-то в детстве.

— Нет, мамуль, спасибо, — Глафира откинула одеяло и спустила с кровати ноги. — Мне здесь привычнее. А вы поезжайте.

Мама обняла дочку, цветы, шурша, прижались к Глашиной щеке.

— Ты звони, если что…

— Хорошо, мам.

— А папа уже внизу, машину заводит.

— Передавай ему привет, — чтобы мама услышала, Глаше пришлось повысить голос. Где-то в недрах коридора металлическая ложка для обуви звонко стукнулась о кафельный пол. — И скажи, что я очень люблю вас.

— И мы тебя, дочка, — мама выглянула уже в пальто. Улыбнулась, послала воздушный поцелуй и скрылась. Хлопнула входная дверь.

На Глашу навалилось всем своим неподъемным телом одиночество.

«Наверное, зря я с ними не поехала», — подумала она, надевая тапочки. Пошаркала в туалет как столетняя старуха. В коридоре чуть не наступила на букет, забытый мамой. Он лежал у порога, словно приблудившийся щенок, который с надеждой смотрит на хозяев: «Вдруг впустят?».

Глаше стало стыдно, ведь цветы не виноваты, что превратились в пустую формальность внимания директора к заболевшей сотруднице.

Она забрала букет с собой, положила на подушку и заботливо укрыла влажные стебли одеялом. Легла рядом и смотрела на цветы долго-долго. Пока не заснула.

* * *

— Паспорт с визой принесу ближе к вечеру. Прилет в Пекин утром в десять, через четыре часа из того же терминала самолет на Хайнань, — Петр Иванович раскладывал на столе копии электронных билетов.

— Она успеет? — Скворцов взглянул на настенный календарь, передвижная рамочка на котором напоминала — сегодня уже пятница!

— Не беспокойтесь, Леонид Сергеевич. В Пекине ее встретит Софья и будет рядом до самой посадки в самолет.

— Гуревичи уже там?

Глава охраны посмотрел на часы.

— Два час как.

— Спасибо. Отличная работа. Теперь бы сама Глафира Степановна не подвела. Что говорит врач?

— Так это… Глазунова уже на работе. Я видел ее, когда шел к вам.

Последние слова Петр Иванович произнес в пустоту. Скворцов выбежал за дверь, словно ему сообщили, что на заводе пожар.

В приемной глава охраны застал растерянную Викторию.

— Что? — коротко спросил он.

— Он забрал мои цветы, — секретарь показала на пустую вазу, где еще колыхалась вода. — Их Олежка из лаборатории подарил, а он забрал…

— Красивые были цветы или так себе? — зачем-то уточнил Петр Иванович.

Виктория покраснела.

— Красивые. Очень.

— Значит, еще кому-то влюбленному послужат. Ты-то о своем Олежке уже все поняла?

Вика смущенно улыбнулась.

— Он мне вчера предложение сделал. Вот.

Девушка протянула руку, на которой красовалось кольцо с небольшим камнем.

* * *

— Все! Женюсь! — Олежкина новость буквально взорвала лабораторию. В ней закипели не только моментально забытые образцы битума и кукурузного клея, но и весь коллектив химиков, плотным кольцом обступивший счастливчика. — Победа улыбнулась герою!

Сафронов гордо выпятил грудь, разрешая припасть к ней в дружеском объятии. Широко развернутые плечи с нетерпением ожидали поздравительных похлопываний.

— Орел! — резюмировал техник Вася и погладил мозолистой рукой Олежку по голове. С затаенной надеждой в голосе спросил: — И когда обмывать будем?

— Заявление подадим в субботу, плюс три месяца на подготовку: ноябрь, декабрь, январь, — «орел» начал загибать пальцы. С каждым отсчитанным месяцем краснокожий лик техника становился все скучнее и скучнее. — Значит, ко дню Святого Валентина я точно буду окольцован.

— И за полетом орла будет следить уже не Глафира Степановна, а Виктория, — закончила выступление новоявленного жениха Марина Станиславовна. — Глаша, я тебя поздравляю. Сбыла-таки с рук подопечного. Я думала, он до старости за твой подол держаться будет.

Глафира обняла Олега, послушала, как радостно бьется его сердце, даже немного всплакнула на щедро подставленной груди и уступила место другим поздравителям. Вытирать набежавшие слезы отошла к окну, поэтому была единственной, кто увидел Царя, несущегося в сторону проходной с великолепным букетом в руках.

Сердце Глаши оборвалось дважды.

Первый раз, когда осознала, что Скворцов никуда не уехал.

Второй, когда с тоской подумала, что не она та женщина, к которой он летит словно на крыльях.

Неожиданно Леонид Сергеевич свернул к лаборатории, и сердце Глафиры просто остановилось.

Распахнувшаяся настежь дверь потоком воздуха смела со столов лабораторные отчеты, погасила пламя в спиртовках и задрала подол кашляющей Магуты, показав всему отделу ее панталоны с начесом.

Улыбающийся Олежка, не выпуская из объятий очередного поздравителя, медленно обернулся к двери, отчего халат на его груди натянулся. Не выдержавшая напряжения пуговица сорвалась, тонко тренькнула о пробирку и в полной тишине оглушающе громко покатилась по загвазданному битумом полу.

— Асоль! Это за тобой! — одними губами произнес Олежка, настолько встреча двух людей напомнила ему сцену из фильма. Не хватало еще, чтобы взволнованная Глаша помахала своему не менее взволнованному Грею платочком.

Скворцов, нетерпеливым взором найдя среди дюжины синих халатов Глашу, шагнул к ней и, чуть помедлив, порывисто обнял.

Сафронов сразу узнал свой букет, который еще утром преподнес Виктории, но видя, какие эмоции полыхают на лице школьной подруги, поклялся, что скорее зашьет себе рот, чем признается, что Царь спер его цветы.