Бездна - Юрий Никитин

говно какое-то. Хотя жизнь именно та, о которой мечтали!.. Бесконечная, привольная, изобилие во всём, никаких угроз, всё исполняется по щучьему велению… Мы же о таком мечтали! И вот всё сбылось. Зажрались, наверное.

– А он, мятежный, – сказал он вопросительным тоном, – ищет бури?

– То детство, – ответил я. – Смешное, глупое, романтичное, а мы выросли из коротких штанишек. Но, похоже, до следующей ступени пока не совсем как бы вот, если смотреть сбоку и не очень прищуриваться. Но лупать сю скалу не пойду, не соблазняй!

Он шутки не принял, смотрит всё так же серьёзно, а я уже чувствовал, что и так сказал больше, чем хотел. При всей декларируемой открытости все равно у каждого свои скелеты, их могут знать только сингуляры, если восхотят, а друг другу стараемся не признаваться.

– Значит, – сказал он чуть увереннее, – и в нашей жизни, такой привольной и счастливой, должно что-то меняться. Хоть и не хочется. Похоже, человек без этого не совсем человек. Надо, Сиявуш, надо. Природа меняется, а мы нет?.. Подозреваю, она нас просто выбросит как несоответствующих. Неприжившихся.

– Как мёртвый груз?

– Или как мёртвый груз, – согласился он, – как отсохшие ветви дерева.

Я сказал с неохотой:

– Странный вывод. Какой-то пристёгнутый. При чём тут воскрешение?

– Дало толчок, – пояснил он. – А так я уже подумывал… Это вот с Пушкиным встряхнуло, заставило… Нет, скалу лупать пошёл раньше… А с Пушкиным как-то так непонятно, хоть не совсем вроде мимо, но чем-то задело, словно объёмным бабахом.

– Я тоже не так представлял, – согласился я. – А дьявол в деталях. Гладко было на бумаге… Но мы сделаем! Чуть больше трудностей, нестыковок, но всё уладим. У нас такие возможности!

– Это да, – подтвердил он безрадостно, – но дурням достались. Но ты прав, нужно всё так, чтобы даже Фёдоров похлопал по плечу перед строем!.. Так что встряхнись!.. Сегодня Пушкина выпускаем в как бы его мир, но стрёмно как-то.

Я буркнул:

– Планету оцифровывать не будем, но Петербург сделаем. Думаю, это уже в такой готовности, что даже нам не покажется декорациями. Пойдём, солнце российской поэзии ждёт!

Он посмотрел с интересом.

– Сейчас ночь?

Я отмахнулся.

– Да ладно, на время забудем о такой условности.

Он одобрительно хмыкнул.

В небе пролетели то ли фонари в виде экзотических птиц, то ли птицы, стилизованные под фонари с мощным, но неярким светом приятного спектра, развелось этих дизайнеров и модификаторов.

Перед нами пошла стелиться, как роскошный ковер, широкая дорожка слащаво розового света, словно в старину для девочек, ещё бы и лепестками роз посыпали, что-то со вкусом у адептов моды не то.

На ступеньках я успел перехватить и задавить импульс для рывка прямо через стену сразу в зал. Последнее время начинает раздражать тупое шагание из квартиры как бы на работу, но договорились же «оставаться людьми», иначе нас занесёт с нашими желаниями хрен знает куда, порушим идентичность, традиции и связь с матушкой-землёй.

И вообще, чем больше ограничений у человека, тем он выше по развитию, это запомнил ещё со школьной скамьи, хотя уже в моем школьном времени никаких скамей не было, но старые слова живее всех живых хайтековских новинок.

Южанин ждёт у нижней ступени моего дома, но всё так же возлежа на диване. Я бодро сбежал к нему, Южанин поднялся, диван тут же исчез, а он хвастливо отдал то ли честь, то ли салют в древнеримском стиле.

– Ave, Caesar, morituri te salutant!

– Почему на смерть? – спросил я настороженно.

Он вздохнул.

– Да вот всё ломаю голову, вот-вот сломаю и паду бездыханным, как загнанная лошадь. Как ни крути, а там то, что называем Пушкиным, всё-таки не он, а его копия, хот и настоящий. На самом деле умер от раны и похоронен. Хотя да, знаю, теперь похоронена его копия. Но все равно в истории он умер в эпоху гнусного царизма, затравленный режимом и от пули иностранного агента, аккредитованного в Российской империи! Мы это понимаем, но притворяемся, что сейчас зайдём в этот величественный Храм Воскрешений, как будто в нем в самом деле воскрешают, и отыщем в комнате именно Пушкина, того самого, который.

Гавгамел промолчал, я ответил с неохотой:

– Разве притворяемся?

Гавгамел пробурчал:

– С глузду съехал? Там Пушкин, сейчас убедишься.

Южанин покачал головой.

– Сам знаешь, что да, но не признаешься даже себе. Да и я признаюсь через силу. Нам хочется, чтобы так было, чтобы мы честно и праведно вернули свой долг предкам, но что можем?.. Пару недель тому сумели создать цифровую копию, разочаровались и постарались забыть о своём промахе, а на этот раз уже выдернули из того тёмного времени настоящего живого Пушкина! Пусть и полуживого, но это тот самый, который! И всё-таки какое-то нехорошее нарушение. Пушкин был убит и похоронен!

– Это историческая несправедливость, – заверил я. – Мы её исправляем. Исправлять вообще по дефолту правильно.

Гавгамел вставил:

– Исправлять от слова «право». Это и хорошо, и даже законно.

– В отношении Пушкина, – уточнил Южанин. – А как в отношении истории? Мы всё уничтожим, когда начнем воскрешать массово!

– А и хрен с нею, – ответил я, но ощутил холодок в груди. – Да и нет нарушений!.. Мы же не вмешиваемся в ту старую историю, а новой ещё нет, её делаем сами. И творим весьма доброе и благородное дело. Вообще, если можно людям дать ещё одну жизнь, мы обязаны дать!

Гавгамел посмотрел по сторонам, пока нас трое, да и то удивительно, что Южанин явился без зова, он же самый вроде бы ленивый, сказал тяжелым, как его молот, голосом:

– Пушкин был первой ласточкой, теперь можно выпускать стаю. Но сперва решить, какого размера. Брать всех за последнее столетие?.. Или отбирать по гендерному ряду?.. Я имею в виду, по ай-кью?.. Или только богатых, они активнее, потому быстрее вживутся в наш мир?

Я сказал с тоской:

– Заткнись. Хорошо, что никто больше не подошёл, а то такое начнется! Сколько фёдоровцев, столько и мнений. Прийти к единому можно только с помощью массовых расстрелов.

Южанин сказал вопросительно:

– Тогда зачем ждать? Втроём начнем, а кто воздержался, тот воздержался… Так что решили, и этого Пушкина считаем цифровым?

Я проговорил, преодолевая тягостное чувство, сам так думаю, но если принять, то все у нас рухнет:

– Сам знаешь, он не цифровой.

Глава 4

Лицо Южанина стало крайне серьёзным, даже скулы выдвинулись из розового мяса и заострились.

– Да-да, это и есть странность нашего мира, Пушкин почти не цифровой, он из настоящих костей и мяса, но всё же из того мира,