Месье Террор, мадам Гильотина - Мария Шенбрунн-Амор

Чтобы сбросить клику Робеспьера, достаточно было сплотить и возмутить всего лишь решительное ядро из тех членов Конвента, кому нечего было уже терять. Остальная аморфная масса болота, устрашенная всем происходящим, отшатнется от блюстителя революционной чистоты, едва появится спасительная альтернатива.

В первую очередь для борьбы с триумвиратом годились бывшие проконсулы, отозванные комитетом в Париж держать ответ за свои безобразия в провинциях. Например, Бурдон уже обозначен в качестве будущей жертвы. Можно положиться и на Барраса, ухоженного, надушенного, франтоватого усмирителя мятежного Тулона, обозвавшего Робеспьера тираном. Или на Фрерона, сказочно обогатившегося в Марселе и вызванного отчитаться. Этот бывший однокашник Максимилиана пытался замириться с другом детства, даже восторженно поддержал приговор Дантону и своему лучшему другу Демулену. Но Максимилиан отказался говорить с ним. Фрерону отступать некуда.

Имелся также бывший адвокат, проконсул и председатель клуба якобинцев, казнокрад Жозеф Фуше. Мало того, что он заслужил себе прозвище палача Лиона, расстреливая связанных жителей картечью из пушек, мало того, что он отдал приказ об уничтожении всего города, он к тому же насаждал воинствующий атеизм, а последователь Руссо Робеспьер считал атеизм непростительным пороком. Уже двадцать третьего мессидора, одиннадцатого июля, Неподкупный потребовал исключить кровожадного выжигу из якобинского клуба, с тех пор Фуше скрывался, но этот интриган не преминет появиться, чтобы отправить самого Робеспьера к Верховному Существу.

Отмечен Максимилианом и бывший нантский мучитель с руками по плечи в крови – Каррье, депутат от Канталя. Робеспьер не раз замечал, что эксцессы проконсулов компрометируют святой революционный террор. Добродетельный и строгий Комитет общественного спасения принял всех вызванных из провинций казнокрадов и самоуправцев донельзя холодно. Бийо-Варенн заявил, что Комитет призовет их, когда сочтет нужным. Всем зарвавшимся коррупционерам необходимо спасать себя. Да, все они негодяи, но в Конвенте недостаточно праведников, способных победить Неподкупного.

Кто еще осмелится рискнуть? В апреле Робеспьер и Сен-Жюст создали собственное бюро слежки, тем самым покусившись на прерогативы Комитета общественной безопасности. А насчет прериальского закона Максимилиан с братским Комитетом даже не посоветовался.

Заклятым врагом Робеспьера был также страстный атеист Жан-Пьер-Андре Амар, которого триумвир шпынял как школьника. А Тальен – все тот же Тальен! – позволил Лежандру с трибуны потребовать предоставить слово подсудимому Дантону.

А как обстояли дела с коллегами Неподкупного в его собственном Комитете? Нет ли и среди них паршивых овец? Конечно, есть. Выдвижение одного из них, Робера Ленде, давно раздражало Робеспьера. Ведавший финансами и вопросами снабжения Ленде нередко вслух выражал крамольные сомнения в надобности террора. К тому же Ленде был единственным членом Комитета, отказавшимся подписать приказ об аресте Дантона и его сторонников. Мало того, строптивец при этом еще и заявил: «Я здесь, чтобы помогать гражданам, а не убивать патриотов». Фразу часто повторяли. Робеспьер не мог ее забыть.

Причем Робер Ленде не единственное слабое звено Комитета. Вот хотя бы Колло дʼЭрбуа. В прошлом Колло был связан с казненным Эбером. Вместе с Фуше он усмирял Лион. Человек решительный и практичный, Колло заменил тогда неэффективные гильотинирования гораздо более продуктивными расстрелами картечью. Хуже того, он обозвал Неподкупного новым Суллой.

Сочтены дни и Лазаря Карно. Он создал четырнадцать армий, больше любого другого он сделал для победы республики над ее врагами. Но с далеких времен Арраса Карно считал Робеспьера заурядным адвокатишкой, он публично заявил, что тот не человек дела, а всего лишь оратор. А Бертран Барер? Не он ли прежде третировал Максимилиана, обзывал его и Сен-Жюста «нелепыми диктаторами», а вчера внес предложение об отсрочке принятия прериальского закона?

Александр даже Бийо-Варенну осмелился напомнить, что членству в Комитете он обязан своим влиянием в секциях коммуны, а поскольку угроза восстания коммун испарилась, то испарилась и незаменимость самого Бийо-Варенна.

На всех перечисленных можно было рассчитывать в борьбе с «деспотией свободы».

Теперь каждый, когда-либо задевший Неподкупного или хоть немного отступивший от идеалов революции, ожидал проскрипций. Даже якобинцы были уязвимыми. Где депутаты Базир, Делоне, Жюльен? А Шабо, Оселен, Робер? Все они поплатились за близость к Дантону.

Многие робкие обитатели болота Конвента, ни в чем оппозиционном отродясь не замеченные, тоже втайне тяготились высокими идеалами Неподкупного и опасались его несгибаемой принципиальности. Но чтобы сплотить и воодушевить этих трухлявых человечков, за пять лет революции ставших тише воды и ниже травы, ни разу не высказавших никакого самостоятельного мнения, требовалось время.

А времени у Александра не было. После принятия прериальского закона террор превратился в жуткую вакханалию смерти. В одном Париже каждый день обезглавливали десятки людей. Дошло до того, что казни перестали радовать чернь. Теперь при приближении «корзины для салата» лавочники запирали свои лавки. Самые отчаянные осмелились требовать введения конституции, отложенной до полной победы революции.

Робеспьер почуял, что Конвент ненадежен. На улицу выходил только под охраной молодых якобинцев, вооруженных толстыми тростями. Перестал посещать заседания национальной ассамблеи, не показывался и в Комитете общественного спасения. Вместо этого выступал в преданном ему якобинском клубе, нападая оттуда на «развращенных, снисходительных, неистовых и непокорных». Ширились слухи, что триумвират готовит списки новых проскрипций.

Члены Конвента передавали друг другу внезапно поползшие слухи, что очищаются новые катакомбы для некоей страшной бойни, что преданный Неподкупному генерал Национальной гвардии Анрио, год назад арестовавший жирондистов, теперь намеревается перебить весь Конвент. Что Робеспьер, на чьей стороне оставался трибунал и полиция, знает о каждом шаге любого и лишь выжидает подходящей возможности, чтобы уничтожить ненадежную ассамблею. Александр неутомимо пересказывал, как парикмахер заглянул из-за спины Робеспьера в длинный список имен в его руках, а камердинер обнаружил перечень будущих жертв в кармане скинутого Неподкупным камзола. Все тряслись, и не без причины. Все больше и больше депутатов боялось ночевать дома.

Из этого мокрого страха Александру приходилось ковать несгибаемую отвагу. Дни напролет он убеждал, стращал, ободрял, лишь бы расширить круг заговорщиков и вовлечь в переворот тех, без кого инертное болото не тронется – побоится.

Невозможное стало представляться возможным. Но впереди возвышалось неодолимое препятствие, о котором боязно было думать, которое даже Конвент не мог сокрушить – Национальная гвардия. Ею командовал слепо преданный Робеспьеру Анрио. Имея за собой единственную военную силу в столице, Неподкупный оставался Непобедимым.

XXIX

АЛЕКСАНДР СТОЯЛ ПЕРЕД большим столом, за которым сидел полицейский комиссар Юбер. Чиновник, ответственный за правопорядок в секции Дома коммуны, испытующе разглядывал подследственного:

– Это уже второе такое преступление в округе. И оба раза я застал тебя на месте преступления.

– А какое было первым?

– Не прикидывайся. Убийство Рюшамбо.

– Рюшамбо? При чем тут убийство Рюшамбо?

– При том, что обе жертвы были