Поединок соперниц - Симона Вилар

Так мы и продвигались. Изредка попадались путники — то старуха, собиравшая хворост, то крестьянин с вязанкой тростника для плетения корзин. По заводи проплыла лодка, и мальчик-подросток правил ею, отталкиваясь шестом. А один раз мимо проехал целый отряд вооруженных всадников, и я смутилась вниманию откровенно разглядывавших меня мужчин. Однако чем дальше я углублялась в фэны, тем местность становилась пустыннее, оставаясь такой же прекрасной. Воистину, велик Творец, создавший такую красоту.

В эту пору над фэнами воздух чист и прозрачен, солнце ласково пригревает, и вскоре мне стало жарко. По обе стороны тропы блестели окна заводей, морщась под кошачьими шажками легкого ветерка. Изредка на тропе возвышались большие деревянные кресты. Я не знала, зачем они в столь пустынном месте — то ли чтобы обозначить тропу, то ли их установили тут некие поборники христианства из рвения к вере. Кресты стояли позеленевшие от мхов и влаги, но все равно величавые, вызывавшие трепет. Возле одного из них я решила сделать небольшую остановку, опустилась на колени и вслух прочитала «Аve» и «Раter noster». Когда я встала с колен, меня просто ослепил блеск солнца на заводях. Уже было далеко за полдень, все сияло. Я видела ярко-изумрудные поляны, а совсем рядом, где заводь подходила к самому откосу тропы, светлели белоснежные лепестки кувшинок с ярко— золотистой завязью в глубине цветка. Диво, как они были прекрасны. Но я знала, и как они полезны. Эти цветы используются как болеутоляющее и успокоительное, а корневища их помогают при желудочных коликах, рези в глазах и лихорадке. Еще из кувшинок изготовляют отвар на эле, которым моют голову при выпадении волос, а их соком выводят веснушки и отбеливают кожу.

Уж не знаю, может, я вспомнила, что запас кувшинок в нашем лазарете на исходе, а может, мне в голову ударила весна и неожиданная свобода, но я решила нарвать их. Заметив неподалеку нависающий над водой ствол ивы, я оставила свою лошадку на тропе, а сама, пройдя по склоненному дереву, стала срывать плавающие среди крупных листьев молочно-белые цветы. Нарвала их уже достаточно, когда вдруг совсем рядом в камышах пронзительно закричала выпь. И тут моя лошадь испуганно заржала и, круша тростник, кинулась прочь.

Этого только не хватало! Хвала святой Хильде, что лошадь отбежала недалеко. Я видела ее черно-белую, как у коровы, спину в зарослях. Подзывая и стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно, стала пробираться к ней. Но нервное, напуганное животное, едва я приблизилась, вновь кинулось прочь.

А мать Бриджит говорила, какая ее лошадь спокойная. И конечно же, она не поблагодарит меня, если я потеряю ее любимицу среди фэнов. Поэтому я вновь и вновь ходила за пегой, звала, едва не расплакалась с досады. Ноги промочила, где-то потеряла собранные кувшинки, вся измазалась в тине, даже порезала осокой руку.

Неожиданно при очередном моем приближении к лошади я обнаружила, что она зацепилась поводьями за корягу, рвется, но не может освободиться. Я подошла и… Прости мне, Господи, но я даже хотела ее ударить. Но вместо этого обняла за шею и расплакалась. Потом отцепила повод и, таща вмиг ставшую спокойной животину, пошла назад на тропу.

Идти было трудно. Под ногами хлюпала жижа, упруго поддавались пласты мха. Крест на тропе виднелся довольно далеко, но передо мной лежало открытое, зеленое от бархатистых мхов пространство. Чтобы сократить путь, я свернула на него.

Слезы застилали мне глаза, я все еще всхлипывала, когда вдруг неожиданно почувствовала, как почва заколебалась у меня под ногами и я увязла одной ногой в тине почти до колена. Я перенесла всю тяжесть на другую ногу, но вместо того, чтобы выбраться, увязла и второй.

От прикосновения холодной скользкой тины мне стало жутко, в горле застыл испуганный крик. Трясина. Как я была столь беспечна, что не подумала о ней? И теперь меня начало медленно засасывать. Ногами не пошевелить, словно застряла в вязкой сметане.

Я не могла развернуться, только вцепилась покрепче в повод.

— Пошла, пошла! — шикала на лошадь в надежде, что она вытащит меня.

Пегая фыркала и топталась на месте. Я погрузилась уже до бедер и почти висела на поводе.

Болото вдруг издало какой-то глухой странный звук. Будто бы рядом вздохнуло живое существо. Моя лошадь испуганно заржала, рванулась. И в первый миг она немного вытащила меня из трясины, но тут повод выскользнул из моих мокрых ладоней и, потеряв равновесие, я шлепнулась на грудь, раскинув руки. Слышала, как, круша камыш, отбежала прочь лошадь. Сама же я лежала пластом на мягком мху. Я плакала, тихо стонала. Но одно я поняла: пока я лежу распластавшись, я не погружаюсь.

Сколько я буду так лежать? Появится ли кто-нибудь на тропе? Только на это я и могла уповать. Но стоило мне хоть немного пошевелиться, как холодная пасть болота тут же тянула меня в себя.

От холода я стала мелко дрожать. Ноги оледенели, я их вообще перестала чувствовать. Подо мной во мху постепенно скопилась вода. А вокруг сияло солнце, пели птицы. Совсем рядом на лист опустилась стрекоза и принялась покачиваться на стебле — легкая, искрящаяся, в любой миг готовая улететь. Как же я завидовала ее свободе!

Я принялась молиться, вспоминая все, чему меня учили в монастыре. Раз уж мне суждено погибнуть столь страшной смертью — на то Божья воля. Грешная плоть, за которую мы так цепляемся, только обременяет душу, истинная жизнь которой начинается лишь после смерти. И разве всякий человек не должен смиренно нести свой крест?

Святые мученики — вот в ком следует черпать мужество и твердость! И вдруг меня посетила странная мысль. Все эти великие светочи пострадали за веру, а я… я ехала для того, чтобы уберечь от греха единственное близкое мне существо. И лукавому удалось увести меня в сторону, а затем толкнуть к погибели… Теперь и Гита погибнет!

Я завопила, стала просить Создателя спасти меня. И — о, как мы слабы в минуту бедствия! — я стала кричать, что хочу жить, что мир прекрасен, я люблю его, хочу его видеть…

Но тут произошло чудо.

Наверное, я совсем отупела от страха, потому и не заметила, что уже не одна. И когда сильная руку схватила мое запястье, даже не поверила, что спасена, лишь инстинктивно вцепилась в удерживающую меня руку. Как сквозь сон чувствовала силу, которая спасала меня, тащила, дюйм за дюймом вытаскивая из трясины.

— Ну вот и все, малышка, — различила я рядом мягкий успокаивающий голос.

Это был мужчина. Синеглазый, улыбающийся, прекрасный, как архангел. Он поднял меня на руки, и до чего же надежными, теплыми, успокаивающими были его руки! Он вынес меня на тропу, мягко выговаривая, как неразумно я поступила, пустившись бродить по фэнам там, где высится крест. Ведь их установили со специальной целью — указывать путникам, что поблизости может оказаться трясина.

— Я не знала их назначения.

Это были мои первые слова. Я поняла, что сижу у подножия того креста, где недавно молилась. Оглядевшись, заметила, что солнце уже довольно низко висит над горизонтом. Сколько же времени я провела в трясине?