Дневники Клеопатры. Восхождение царицы - Маргарет Джордж

Перед моим мысленным взором возникли тени древних жрецов, сопровождавших установленную на полозья погребальную ладью фараона. Должно быть, они шли медленно и чинно, распевая похоронные гимны в клубах курящихся благовоний.

Теперь же вместо них по песку вышагивал одинокий римлянин в полощущемся на ветру ярком плаще.

У подножия ближайшей пирамиды я встала рядом с ним. Он по-прежнему молчал, закинув голову, чтобы увидеть вершину. Я без лишних слов взяла его руку и пожала ее.

Он простоял так долго, что мне показалось, будто на него подействовало некое заклятие, а потом двинулся в обход основания пирамиды. Служители быстро подали мне носилки, и я, покачиваясь над неровностями каменистой почвы, последовала за ним. Цезарь устремился вперед так быстро, что обогнать его можно было только бегом. Казалось, он хотел оторваться от нас и побыть с пирамидами наедине, поэтому я приказала носильщикам нести меня к Сфинксу. Я знала: после пирамид он неизбежно придет туда. Но не раньше, чем будет готов это сделать.

Чтобы дожидаться его в тени, слуги воздвигли павильон. Солнце уже стояло высоко, разогнав загадочные тени, и я воззрилась на меланхолический лик Сфинкса. Окажись мы здесь на рассвете, мы увидели бы его купающимся в нежных розовых лучах, ибо он обращен к востоку. Сфинкс приветствует восходящего Ра — сколько веков? Никто не знает. Мы считаем Сфинкса старейшим изваянием на земле, но кто его создал, нам неведомо, как неведомо и предназначение статуи. К чему он призван — оберегать пирамиды? Они находятся под его защитой? Это тайна.

Лапы чудовища постоянно заносит песком. Каждые несколько лет его откапывают, но потом пустыня снова наносит песок, и гигант снова покоится в мягком золотистом ложе. Он отдыхает, но не спит.

Цезарь появился из-за угла внезапно, как молния, и поспешил ко мне. Он казался возбужденным и ничуть не уставшим, как будто пешая прогулка лишь взбодрила его.

— Идем! — Он за руку сдернул меня со складного стула.

Солнце уже стояло высоко, основательно припекало, и очень скоро я почувствовала слабость.

— Не так быстро, — попросила я. — Слишком жарко для такой спешки, да и пески здесь коварные!

Он наконец вышел из транса и вернулся к действительности.

— Конечно, прости.

Мы двинулись к Сфинксу вместе, спокойным шагом. Теперь, ближе к полудню, желтый цвет статуи сменился безжалостной белизной, под стать его беспощадным чертам.

— Одна его губа больше лежащего человека, — выговорил Цезарь. — Ухо больше, чем дерево!

— Он велик и могуч, — выдохнула я. — И будет вечно хранить Египет, как хранит с незапамятных времен.

— И все же его сделали люди, — заметил Цезарь. — Мы не должны забывать этого. Как и пирамиды: блок за блоком, камень за камнем, ценой великих усилий, но все-таки их построили люди.

— Выше по Нилу ты увидишь другие чудеса, — сказала я. — Храмы с колоннами столь мощными и высокими, что невозможно представить их делом человеческих рук.

— Тем не менее мы знаем, что это именно так, — ответил он. — На самом деле, любовь моя, ничего непостижимого в мире не существует. Есть лишь явления, чью природу мы пока не поняли.

Укрывшись в тени павильона, мы наблюдали, как проходит очередной день, не задевая безразличных к нему колоссов.

С наступлением полудня жара усилилась. Палящие лучи нащупывали в навесе тончайшие щели, словно настойчивые пальцы, и всюду, где им удавалось проникнуть, песок раскалялся настолько, что к нему невозможно было прикоснуться. Пирамиды и Сфинкс излучали белый жар, словно мерцающий под ясным голубым небом мираж.

Цезарь, откинувшись назад, смотрел на них и отпивал маленькими глотками вино, а один из его людей обмахивал повелителя маленьким веером военного образца. Правда, толку от такого опахала было маловато — перегретый воздух оставался почти неподвижным.

— Лучше возьми одно из моих, — предложила я, указывая на слуг, размеренно веявших широкими опахалами из страусовых перьев.

— Ни за что, — заявил он. — Это какое-то варварское извращение. Кто, скажи на милость, пользуется подобными опахалами?

— Люди, которым жарко, — сказала я. — Готова спорить: когда мы продвинемся еще дальше по Нилу, к сердцу Африки, ты сам об этом попросишь.

— Ты знаешь, я люблю биться об заклад, — сказал Цезарь. Я игрок по натуре, так что принимаю твой вызов.

— И что я получу, если выиграю?

— Я женюсь на тебе по египетскому обряду, — ответил он после недолгого размышления. — Ты будешь считаться моей законной женой повсюду, кроме Рима, потому что…

— Да, я знаю. Потому что римский закон не признает браков с иностранцами.

Правда, законы пишут люди, а из всех людских деяний неизменны только пирамиды.

Наконец жара стала спадать. По мере ее ослабления менялись и цвета: белый известняк сначала приобрел медовый оттенок, а потом, словно впитав уходящий солнечный свет, окрасился золотистым янтарем — столь нежно, что цвет золота рядом с ним показался бы безвкусно кричащим. Небо, на фоне которого вырисовывались пирамиды, сделалось фиолетово-голубым, и на нем протянулись длинные пальцы пурпурных облаков, приветствующих заходящее солнце. Я знала, что еще некоторое время солнце будет подсвечивать пирамиды сзади.

Поднявшийся ветерок донес запах нагретого, а теперь отдающего тепло камня. Темнело, и нам пора было возвращаться на ладью.

— Идем, — сказала я, поднимаясь на ноги.

— Нет, я хочу остаться, — возразил Цезарь. — Мы ведь все равно не отплывем на ночь глядя. Луна почти полная. К чему торопиться?

«К тому, — подумала я, — что пустыня ночью меняется».

— Ты не боишься? — тихонько спросил он.

— Нет, — пришлось сказать мне.

Впрочем, это действительно не был настоящий страх. Мне просто становилось не по себе при мысли о том, чтобы остаться на ночь рядом с исполинскими гробницами. По традиции после заката египтяне всегда покидали этот берег Нила, оставляя его мертвым.

Слуги превратили наш павильон в настоящий шатер, где мы легли на подушки, и нам подали закуски и освежающие напитки. Потом Цезарь приказал свите удалиться, и мы остались вдвоем.

— Используем редкостную возможность, — сказал он. — Ведь нас все время окружают люди. К этому привыкаешь, но настоящее уединение — это особое ощущение.

Настоящее уединение? Цезарь в моем полном распоряжении? Сколько людей заплатили бы золотом за возможность поменяться со мной местами. Они подавали бы ему прошения, предлагали бы взятки… а кто-то наверняка явился бы с ядом или кинжалом. Значит, он всецело доверял мне.

Я же хотела лишь одного — чтобы часы тянулись как можно медленнее.

Сумерки в пустыне длятся недолго и почти мгновенно сменяются ночной тьмой. Пирамиды и Сфинкс словно за миг отдали весь свет, накопленный за долгий день, и превратились в темные силуэты, почти неразличимые на фоне небосклона.