Девочка у моста - Арнальд Индридасон

–Эта схема со спиритическими сеансами была крайне простая,– продолжил Теодор.– И в этом нет ничего удивительного: люди, как говорится, обманываться рады. Судя по всему, в военные годы Энгильберт за короткое время расширил круг своих клиентов. А его подельник не жалел сил, чтобы оказывать ему содействие: он изучал списки участников сеансов и собирал о них информацию из различных источников – в основном из их генеалогических древ. Он, по-моему, даже платил одному генеалогу, чтобы тот делился с ним данными об усопших родственниках простодушных клиентов Энгильберта: укого-то старший брат в аварии погиб, а у кого-то один из родителей скончался от ужасной болезни… В общем, ему требовалась информация об именах, семейных узах, обстоятельствах смерти и тому подобное – то есть все то, что можно было бы при случае упомянуть во время спиритического сеанса.

–Вот оно что,– пробормотал Конрауд.

–Здесь эти самые дневники,– указал на коробки Теодор.– Они почти все из шестидесятых – как я понимаю, именно этот период вас и интересует. Прошу прощения, но отдать вам их я не могу – хотя полиции стоило бы доверять,– улыбнулся он, обнажив крупные зубы под седыми усами.– Это мемуары моего отца, и я намерен воспользоваться ими в будущем, так что мне не хотелось бы, чтобы они оказались в чужих руках. Вы можете почитать их здесь.

Конрауд поблагодарил Теодора за готовность помочь и заодно напомнил ему, что больше не работает в полиции. Потом он поинтересовался, не унаследовал ли Теодор от отца экстрасенсорные способности. Тот пригладил свою бородку и покачал головой, признавшись, что не особо верит в паранормальные явления, хотя и является сыном медиума. Произнося эти слова, он бросил взгляд на Эйглоу, которая, однако, сохраняла невозмутимость. Тогда Теодор снова обратился к Конрауду, сообщив, что не помнит каждого конкретного случая, о которых ему рассказывал отец,– даже если речь шла о каких-то особенных событиях, когда его отцу приходилось применять свой дар экстрасенса по максимуму.

–Однако мне врезалась в память история о женщине, которая обратилась к отцу, когда у нее умерла дочь. Именно та история, о которой вы говорили мне по телефону,– взглянул он на Эйглоу.– Отец был человек сентиментальный, и очень хорошо запомнил ту женщину. У нее была единственная дочь, которая так трагически погибла, и ей хотелось докопаться до истины. Отец слышал о происшествии на Тьёднине, но не был знаком с его подробностями, поэтому мне неизвестно, смог ли он в результате помочь той женщине, ну или хотя бы немного облегчить ее страдания.

–Значит, вы не против, если мы полистаем эти дневники?– спросила Эйглоу. Вообще-то, она уже, не дожидаясь особого приглашения, погрузилась в чтение, и реплики мужчин пролетали мимо ее ушей. Она извлекла из одной коробки несколько общих тетрадей, на обложках которых были ручкой обозначены годы с тысяча девятьсот шестьдесят первый по тысяча девятьсот шестьдесят пятый, и обратила внимание на то, что каждая из них включала записи примерно за три месяца. Страницы были разлинованы, и наверху каждой из них была помечена дата. Почерк у отца Теодора был очень разборчивый – почти как у ребенка, так что разобрать его не составляло трудности.

–Конечно, конечно,– кивнул Теодор.

Пока мужчины были увлечены беседой, Эйглоу продолжала листать дневники. Она уже примерно знала, что ищет, поэтому быстро пробегала страницы глазами, пропуская описания погоды и текущих событий, а также подробности ежедневных занятий и впечатления от сеансов, проводившихся в доме у автора дневников или где-либо еще. Некоторые дни были обрисованы очень детально, а другие довольно поверхностно. Встречались и страницы, на которых не было ничего, кроме двух-трех строчек о капризах погоды: видимо, никаких достойных упоминания событий тогда не происходило. А иной раз событий было больше, чем достаточно, поэтому соответствующая страница была полностью исписана, а в редких случаях записи продолжались и на последующих страницах.

Так продолжалось некоторое время, пока Эйглоу, открыв очередную тетрадь, с удивлением не обнаружила там имя своего отца.

… ко мне зашел Энгильберт – как обычно подвыпивший – и мы поговорили об Обществе и о том, как там со мной обошлись. Полагаю, что он приходил только для того, чтобы я налил ему водки: что бы я ни спросил, он лишь утвердительно кивал и тут же интересовался, нет ли у меня выпить. Если так и дальше пойдет, он совсем сопьется…

Эйглоу пролистала еще несколько страниц, отмечая появляющиеся на них имена людей и почти не вникая в иные подробности: если имя было ей не знакомо, она переходила к следующей записи. Таким образом, за короткое время она успела проштудировать три-четыре общих тетради. Они следовали хронологическому порядку, но иногда выпадал один триместр, или даже целый год: видимо, не хватало тех дневников, что были уничтожены водой, когда кладовку затопило. Наступила очередь тетради, которая разбухла от влаги, а ее листы были все в разводах. Судя по обложке, она содержала записи за первые три месяца шестьдесят третьего года. Здесь тоже Эйглоу нашла кое-что любопытное.

Ближе к вечеру мне позвонила одна женщина из Кеблавика с просьбой о помощи. Помню, что некоторое время назад мне о ней рассказывала Маульфридюр. По ее словам, женщина пережила серьезное потрясение и обращалась в связи с этим в Общество. Так вот, сегодня она приходила ко мне. Вся в каких-то лохмотьях, с впалыми щеками, худая как спичка. Я провел ее в гостиную и предложил ей перекусить и выпить чашку крепкого кофе. Она откровенно рассказала мне, что раньше жила на Скоулавёрдюхольте и что ее дочка утонула в Тьёднине. Она винит себя, поскольку считает, что не уследила за девочкой. Я сказал, что уже наслышан о ней и помню о том происшествии, но…

Эйглоу перевернула страницу, но не смогла разобрать ни слова из того, что было написано дальше по причине разводов, которые влага оставила на листе. Она напрягала зрение, пытаясь расшифровать слова – буква за буквой – но это было практически неосуществимо, поскольку чернила расплылись и выцвели. В довершение всего, кое-где страницы склеились, и тот, кто пытался их разлепить, не проявил достаточной осторожности и порвал бумагу. Эйглоу удалось распознать лишь отдельные слова, которых, увы, было недостаточно, чтобы понять, о чем идет речь в целом. Тогда она взяла следующую тетрадь и быстро пробежала глазами первые страницы, не обнаружив на них никаких упоминаний о женщине из Кеблавика или о спиритическом сеансе, проведенном специально для нее. Эйглоу продолжила листать дневник, но глаз ни за что не зацепился, если не считать одной-единственной фразы об ее отце, которую автор написал следом за рассуждениями о погоде.

Горько слышать, что бедняга Берти так плохо кончил. Светлая память.

–Простите, вы, кажется, говорили, что для той женщины провели сеанс?– обратилась Эйглоу к Теодору, который как раз увлеченно рассказывал Конрауду о секретах ремесла генеалога.– Я тут ничего подобного не нашла.

–Ну да, многие страницы ведь испорчены…– ответил Теодор извиняющимся тоном.– Но я никогда подробно и не читал, что там написано,– помню только, что отец о ней говорил, что он пытался ей помочь.