Корона. Официальный путеводитель по сериалу. Елизавета II и Уинстон Черчилль. Становление юной королевы - Роберт Лэйси

как проблема техники живописи: «Да, потому что это требует определенного мастерства. Никак не ухвачу суть». Но затем он вспоминает, что они с Клемми выкопали пруд в поместье Чартуэлл всего лишь через несколько месяцев после трагической смерти их младшей дочери Мэриголд. Ей было только два года и девять месяцев, когда воспалительный процесс в горле перешел в сепсис. «Я думал, что Клемми умрет от невыносимого горя, – говорил он своему личному секретарю почти 40 лет спустя, вспоминая о той трагедии. – Она кричала, как раненый зверь». В наши дни девочке бы вкололи большую дозу антибиотиков, и она бы быстро выздоровела. В 1921 году ее убитый горем отец запретил все упоминания о Мэриголд в семейных разговорах, а затем достал кисти, палитру и мольберт, чтобы нарисовать пруд в поместье Чартуэлл – первый из более чем 20 вариантов картины.

Клементина Черчилль

Супруга сэра Уинстона Черчилля

(1885–1977)

В первом сезоне сериала ее роль исполняет Гарриет Уолтер.

«С вашей точки зрения, Уинстон может… иметь недостатки, – писала 30-летняя Клементина Черчилль премьер-министру Герберту Асквиту в мае 1915 года, в период неудачного для Англии начала Первой мировой войны, – но у него есть великие качества, которыми, я осмелюсь сказать, обладают очень немногие из вашего нынешнего или будущего Кабинета министров. Это сила, воображение и решимость не на жизнь, а на смерть биться с Германией». Асквит полностью проигнорировал ее обращение, отправив Черчилля в отставку и сообщив друзьям, что Клемми «написала мне письмо маньяка». В мае 1940 года, на схожем этапе Второй мировой войны, вера Клемми в своего мужа уже не казалась такой безумной: он тогда занял пост премьер-министра. Многие аналитики считали, что своим политическим долголетием, которое растянулось на несколько десятилетий, Черчилль обязан вере и поддержке своей преданной жены. По их мнению, только брак по любви да еще увлечение живописью спасли его от «черной собаки» депрессии – ведь именно Клемми купила ему первый набор кистей и красок. По мнению его доктора Чарльза Морана, основы решимости и убежденности героя Первой мировой войны в своей правоте были заложены «в его собственной спальне».

Чета Черчиллей получала огромное наслаждение от бесед с умным и очаровательным художником Сазерлендом, который приезжал в Чартуэлл осенью 1954 года на восемь 45-минутных сеансов. Сделав множество набросков углем и этюдов маслом, а также массу фотографий, он забрал все это и уехал работать в своей студии в деревне Троттисклифф, графство Кент, примерно в 20 милях от Чартуэлла. Таким образом, Черчилли не знали, как продвигается работа над портретом, хотя Клементина выражала уверенность, что все будет хорошо. Она призналась, что ей нравился красноречивый 51-летний художник, который также работал со стеклом и тканями, а позже спроектировал большой алтарный гобелен в восстановленном соборе Ковентри. «Господин Грэм Сазерленд – это нечто! – писала она дочери Мэри после первых трех сеансов. – И к тому же он очень привлекательный мужчина…» На основании этой оценки супруга Черчилля решает в начале девятой серии выразить уверенность, что художник не обманет их ожиданий. «К тому же, без сомнения, он твой поклонник, – заявляет Клемми. – Мой защитный инстинкт любящей жены говорит мне, что он не наемный убийца».

Но все это говорилось в начале сентября. Два месяца спустя, в конце ноября 1955 года, всего за десять дней до мероприятия законченная работа была наконец доставлена на Даунинг-стрит. Это был портрет сидящего человека в натуральную величину, высотой почти пять футов и шириной четыре фута (147,3 × 121,9 см). Черчилль немедленно его возненавидел. «Я выглядел там полным недоумком, – говорил он позже. – Как это они сегодня так пишут? Сидящим на унитазе! Да, вот сидит старик, тужится и тужится… Похож на забулдыгу, которого только что вытащили из канавы на Стрэнд-стрит».

Почти квадратный портрет имел сверхъестественное сходство с оригиналом, но это было сходство с одряхлевшим 80-летним стариком. Как сразу понял Кеннет Кларк, историк искусств и друг Сазерленда, художник проигнорировал популярные стереотипы, окружавшие героя Первой мировой войны, и сосредоточился на всеразрушающей физической реальности. Да, на портрете был изображен старый воин, и это бросалось в глаза: искра в глазах и сжатая челюсть блестяще передавали дерзкий дух Черчилля. Но это был дух, который уже боролся за выживание, дух, противостоявший явному телесному разложению, – и эта мысль перебивала все другие представления о Черчилле. «После войны он потратил много времени на описание и уточнение той роли, которую предназначил себе в истории, – писал его врач Чарльз Моран, – и для него стало большим потрясением то, что его идеи и мысли Грэма Сазерленда оказались настолько далеки друг от друга».

На следующее утро из резиденции на Даунинг-стрит выехал служебный автомобиль. Он доставил в Троттисклифф написанное в высокомерном тоне письмо, в котором премьер-министр фактически выносил Сазерленду приговор. «Я придерживаюсь того мнения, – писал Черчилль, – что картина, как бы виртуозно она ни была исполнена, не подходит для презентации на заседании обеих палат парламента…» Церемония, безусловно, может состояться, продолжал он, но при полном отсутствии портрета. Нет необходимости никому его показывать, поскольку парламентарии также заказали «в подарок мне прекрасную книгу, которую почти все они подписали, так что церемония сама по себе будет вполне полноценной».

Но уязвленный Сазерленд не собирался так легко сдаваться. Как могло чествование такого человека состояться без его картины? Посоветовавшись с Чарльзом Даути, председателем специального комитета, состоявшего из депутатов, заказавших портрет, Сазерленд приехал в Чартуэлл, чтобы сообщить, что если премьер-министр отклонит подарок, то это оскорбит многих депутатов. Черчилль должен публично принять картину. Times уже опубликовала ее фотографию, а их искусствовед похвалил картину за то, что она замечательно передает «характер человека, позировавшего художнику: это образ мощного и пытливого ума, который так хорошо познал мир, созданный без чрезмерной утонченности или слишком индивидуальной интерпретации».

Итак, в Вестминстер-холле, заполненном парламентариями и их женами, было устроено празднование восьмидесятилетия Уинстона Черчилля. Событие пошло по сценарию, который никто не предусмотрел. Все началось с личного приветствия Клемента Эттли, которому Черчилль поспешил ответить элегантным комплиментом. «На протяжении последних четырнадцати лет, – заявил он, – только лидер оппозиции и я занимали пост премьер-министра нашей страны. Других премьер-министров сейчас в живых не осталось. Однако это не значит, что такое постоянство следует закрепить в Конституции». Эта острая политическая шутка так понравилась собранию, что последовавшее затем короткое, в одну строчку, упоминание о его портрете, который Эттли только что открыл за его спиной, прошло почти незамеченным.