Шкурка бабочки - Сергей Юрьевич Кузнецов

И вот ты стоишь у ее подъезда и думаешь, что же теперь делать, раз уж ты назвал ее адрес вместо своего, но думаешь ты не о том, где будешь снова ловить машину и что опять соврешь Оксане, которая не очень-то верит и в твою предыдущую ложь, а о том, что, раз уж приехал сюда, значит, вот он, твой шанс изменить судьбу. И ты говоришь под нос изменить судьбу, изменить судьбу, почти как несколько недель назад ту мантру – ксенияксенияксениялюблюлюблюлюблю – мантру, которая сейчас уже не сулит никакого спасения, только пелена тоски обволакивает все сильнее, будто снег, засыпающий того, кто решит посреди ночи сесть в грязный московский сугроб. И вот ты пытаешься вспомнить, где окна ее квартиры, что же ты видел, когда стоял у окна в ее комнате, а Ксения оставалась лежать, вытянувшись на спине, худая и трогательная, бесстыдно раскинув ноги и открыв лоно, куда тебе, похоже, никогда не вводить уже свой нефритовый жезл, или половой орган, или как бы ты назвал его, если б понадобилось называть словами. И вот, запрокидывая голову и вдыхая морозный московский воздух, ты видишь, что два Ксенины окна сияют, как двойная путеводная звезда, и тогда ты понимаешь, что это – судьба, точнее, это шанс изменить судьбу – изменить судьбу, изменить судьбу, – а за такой шанс, конечно, нужно платить, но ты готов сейчас на любую плату, и это, скажу тебе, правильно, потому что никакая плата для тебя не будет чрезмерной. Уж если ты, Алексей Рокотов, муж своей жены Оксаны и отец двоих детей, человек, коллекционировавший молодых любовниц, как твой последний герой, вероятно, коллекционирует отрезанные губы и соски, а более удачливые журналисты – фотографии мест, где им довелось побывать, или автографы знаменитостей, с которыми им довелось говорить, так вот, если ты стоишь сильно за полночь перед дверью женщины, которая последний месяц абсолютно ясно дает понять, что ни твой нефритовый жезл, ни твой половой орган совершенно ей не нужны, так вот, если уж ты оказался здесь, поднимись, в конце концов, и заплати любую цену за то, чтобы это, наконец, прекратилось.

Что бы ты мог там увидеть? Ксению, связанную по рукам и ногам, залитую остывающим воском – очень удобно, несмотря на обжигающую боль, расплавленный воск не оставляет на коже следов, – иссеченную плеткой или кнутом, выпоротую стеком или отшлепанную лопаточкой? Пока ты делал с ней вместе ваш сайт, ты видел на фотографиях и не такое: по крайней мере, каким бы играм Ксения ни предавалась, глаза ее на месте, и соски, хотя и болят иногда после зажимов (почти сотня долларов в магазине на Дмитрия Ульянова, дорогое все-таки удовольствие это BDSM!), так вот, соски тоже еще не добавлены ни к чьей коллекции, губы, все три пары, не утеряли способности наполняться кровью и нормально функционировать, ноги и руки тоже целы, вот, одна рука колотит по клавиатуре, а другую Ксения нервно покусывает, чувствуя на пальцах собственный терпкий вкус. Так что не бойся, поднимайся и звони в дверь.

Ксения встает и смотрит в глазок. Что случилось? спрашивает она, голосом скорее встревоженным, чем недовольным. Можно зайти? говоришь ты совсем тихо, потому что на пороге Ксениной квартиры смелость вдруг оставила тебя а вместе с ней – и надежды на чудотворные изменения судьбы. Подожди, я сейчас оденусь, говорит Ксения, и тут, собственно, можно развернуться и уйти, потому что даже бывшие любовники не слишком стесняются своей наготы друг перед другом, если еще помнят, что когда-то были любовниками.

И вот вы стоите посреди прихожей, маленькая Ксения, без макияжа, в рубашке на голое тело и в старых джинсах, и Алексей Рокотов, успешный неудачник, то есть человек, умудрившийся обратить в неудачу даже главный успех своей жизни. Чего случилось-то? повторяет Ксения, недоумевая. Я люблю тебя, говоришь ты, и Ксения вздыхает, совсем уже растерявшись и не зная, что ей делать с этим человеком, старше на пять лет, отцом двоих детей, мужем женщины Оксаны, которую она ни разу не видела, кроме как на фотографии в отпускном онлайн-альбоме. Она вздыхает еще раз и хочет сказать что-то вроде: да ладно, это тебе почудилось или: слушай, может, все-таки нет? – но тут она смотрит ему в лицо и понимает, что нет, не почудилось и все-таки да. Смотрит, значит, в лицо, протягивает руку, проводит по щеке ладонью, а потом говорит:

– Извини. Я полюбила другого мужчину, – и этот ответ оказывается настолько неожиданным для нее самой, что она замолкает и так и остается стоять, когда Алексей поворачивается и молча выходит, навстречу морозному московскому воздуху, спиралям поземки, мгновенно появляющейся попутке. И вот Алексей сидит на переднем сиденье, не говоря ни слова ни таксисту, ни Оксане, которая все ближе, ни Ксении, которая все дальше, сидит, так сказать, по-настоящему молча, сидит и понимает, что судьбу с ладони не соскребешь, не вытравишь каленым железом, не снимешь, как кожаную перчатку, – и потому изменить судьбу также невозможно, как изменить жене. И пока он думает об этом, силуэт Ксении на сетчатке его глаза понемногу тускнеет, хотя в прихожей покинутой им квартиры Ксения по-прежнему стоит, так и не опустив руку и повторяя про себя: я полюбила другого мужчину, словно распробывая на вкус новые для себя слова.

Мы сидим с Ларисой в «Кофе-Ине». Короткую шубку она повесила на крючок у себя за спиной, и я успел заметить, как она провела ладонью по гладкому меху всех оттенков серого цвета.

Когда мы познакомились много лет назад, на ней тоже была шубка, синтетического, синего цвета, голубые джинсы и оранжевая кофточка, на косой молнии. Если расстегнуть ее, можно было достать одну грудь и поцеловать, хотя я узнал об этом много позже.

Лариса старше меня на три года: это большой срок, когда тебе семнадцать, и ты только закончил школу. Я был еще девственником, но это было нормально: в то время все начинали позже – хотя, может быть, это мне только кажется. Лариса была старшей сестрой моего друга Егора, мы отмечали Новый год у него на даче. Она была с парнем с юрфака, после двенадцати они свалили наверх, сказав, что устали. Мы переглядывались, хихикая: мол, знаем, чем они пошли заниматься.

Мы ошибались. Я сам убедился в этом через полгода.

Девочка, с которой я встречался еще со школы, сказала мне, что решила сохранить девственность до свадьбы, и я так разозлился, что ее послал. Мы простились в холодном весеннем парке, она обнимала меня, прижимаясь всем телом, а я напоследок засовывал свой язык ей в рот так далеко, как только мог, словно компенсируя этим то вторжение, в котором мне было отказано. Она рыдала и обвисала у меня на руках, и я возбуждался от того, что она казалась столь покорной. Я подумал, что мне нравится такое поведение, и, если бы она всегда себя так вела, я был бы не прочь с ней и дальше встречаться. Но когда я спросил ее в последний раз, даст ли она мне, она сквозь слезы повторила «нет». Я развернулся и ушел, чувствуя, что мой член разрывает материю дешевых джинсов. Мне было семнадцать с половиной, и я все еще был девственником и потому решил: больше никаких сверстниц. Было лето, я снова поехал к Егору на дачу, узнав, что там будет Лариса, только что разругавшаяся со своим юристом.

Только потом я выяснил, что она разругалась с ним, потому что решила сохранить девственность до свадьбы. Скажу сразу: ей это удалось.