В тени граната - Виктория Холт

Дойдя до своих апартаментов, она закрылась в комнате.

К ней пришла одна из ее фрейлин и спросила, не плохо ли ей.

— Я просто устала,— твердо ответила Катарина,— И хочу остаться одна, чтобы отдохнуть.

* * *

В комнату вошел Генрих; у него было пунцовое лицо, глаза горели гневом.

Его жена застала его с другой женщиной в чрезвычайно компрометирующем положении, и ему было ужасно стыдно от того, каким он выглядел в ее глазах. Когда Генриху бывало стыдно, он сердился, и, поскольку он всегда как-то договаривался со своей совестью прежде, чем совершить что-то греховное, он был всегда готов выступить в защиту своей добродетели. Поэтому, когда ему было стыдно, он испытывал двойной гнев, а раз он не мог сердиться на самого себя, его гнев должен был излиться на кого-то еще.

Сердито глядя на нее, он стоял у постели, где она лежала.

Катарина не сделала попытки встать, как сделала бы в подобном случае раньше. Она чувствовала себя разбитой, а в ее утробе нарастала тупая, ноющая боль, которая ее пугала.

Генрих произнес:

— Ну, мадам, что вы имеете сказать?

Внезапно Катарина почувствовала себя слишком усталой, чтобы попытаться его умиротворить, слишком утомленной, чтобы скрывать свой гнев. Это была уже не тактичная королева, а обманутая жена.

— Разве я должна что-то говорить? Разве не ты должен давать объяснения?

— Объяснения! Ты забыла, что я король? Почему мне следует что-то объяснять?

— Ты также и мой супруг. То, что я увидела... привело меня в ужас.

Генрих представил, что она увидела, и возмутился — не собой и Бесси за то, что они были вместе, а Катариной за то, что она так их опозорила.

— Почему же? — спросил он, стараясь сдержать свою ярость, чтобы говорить членораздельно.

— И ты об этом еще спрашиваешь? Я что, должна была радоваться, увидев, как ты себя ведешь... с этой женщиной?

— Послушай меня,— сказал Генрих.— Я поднял тебя до твоего нынешнего высокого положения. Кем ты была, когда я на тебе женился? Дочерью короля Испании. Человека, который не заботился о тебе и использовал, чтобы загнать меня в ловушку. И все же я женился на тебе. Не взирая на советы министров, я женился на тебе... потому что жалел тебя... потому что думал, что станешь мне хорошей женой... родишь мне детей. А что ты мне дала? Мертворожденных детей! Одного сына, который прожил несколько дней! Мадам, я начинаю думать, что вы не способны рожать.

— Именно поэтому ты среди бела дня так бесстыдно флиртуешь с женщинами из числа твоих придворных?

— Это всего лишь одна женщина,— сказал он,— и я ее горячо люблю. Она доставляет мне такое удовольствие, мадам, о котором вы не имеете представления. Я дал вам шанс родить мне сыновей, я считался с вашим здоровьем и не тревожил ваших ночей. И из-за того, что, считаясь с вами, я нашел другую, которая утоляла бы естественные, думаю, для всех мужчин желания, вы становитесь сварливой.

— Я вижу, что сильно ошибалась,— сказала Катарина.— Я считала тебя добродетельным мужчиной. Я тебя не знала.

— Назови мне другого, более добродетельного при этом дворе! Я каждый день хожу на мессу... даже несколько раз в день. Стараюсь умилостивить Господа и его святых...

— Должно быть, они радуются, увидев то, что увидела я.

— Вы богохульствуете, мадам.

— Ты прелюбодействовал, а это намного больший грех.

Лицо Генриха побагровело от гнева.

— Вы забываетесь, мадам.

Катарина встала с постели и остановилась перед ним.

— Я никогда не забываю о своем положении, — сказала она. — Я была готова выразить свою благодарность. Долгие часы провела, стоя на коленях и молясь о здоровом ребенке. Тебе не приходило в голову, что наша неудача может в какой-то степени зависеть от тебя?

— Я тебя не понимаю,— холодно произнес Генрих.

— Как я слышала, когда мужчины утоляют свой чувственный аппетит, они становятся бесплодными.

Генрих еще больше побагровел. Он был настолько разъярен, что несколько секунд не мог говорить, и Катарина продолжала:

— Знаю, ты винил меня за то, что мы не способны произвести здоровых детей. Зная о том, что мне теперь известно, я считаю, что причиной этого можешь вполне быть ты.

— Это... чудовищно! — вскричал король.

Катарина отвернулась от него, так как в этот момент боль, разрывающая ее тело, оказалась сильнее духовной муки. Ее лицо исказилось от усилия сдержать крик агонии.

Генрих наблюдал за ней и, догадавшись, что полученный ею шок, возможно, вызвал преждевременные роды, проглотил свой гнев и, подойдя к двери, начал зычно звать ее фрейлин.

Когда они прибежали, он сказал:

— Королева больна. Присмотрите за ней.

Затем сердито зашагал в свои покои; при виде него все поспешно удалялись; даже его собаки знали его нрав и вместо того, чтобы кинуться ему навстречу, крались за ним следом, сохраняя приличное расстояние между собой и этой сверкающей разъяренной фигурой.

* * *

Все было кончено — еще одна неудача. Известие о том, что ребенок мужского пола, не стало утешением.

— О, Боже, так, значит, ты покинул меня? — простонала Катарина, слабая и несчастная в своей постели.

Несколько недель она проболела, а когда встала с постели, рождественские празднества были в полном разгаре.

Она стала в них участвовать; король был к ней холоден, но гнева между ними уже не было. Своим поведением он давал ей знать, что она должна любезно принимать все, что бы она в нем ни нашла. А так как она была его королевой, он будет на публике появляться рядом с ней.

Но обстановка при дворе изменилась. Королева заметно постарела. Ее тело уже больше не было таким, как у молодой женщины, оно носило следы нескольких беременностей и стало бесформенным; ее волосы, все еще длинные и густые, потеряли тот яркий отблеск, который делал их такими привлекательными и который смягчал несколько тяжеловатые черты ее лица; теперь, когда они были тускло мышиного цвета, она выглядела намного смуглее чем раньше, а поскольку у нее появился болезненно желтоватый цвет лица, она стала какой-то темной фигурой.

Король тоже изменился. В будущем его политические враги уже не смогли бы его так легко одурачить. Он все еще оставался золотоволосым и прекрасным королем, но это был уже не мальчик, а молодой человек в расцвете лет. С него слетел пушок невинности. Теперь он вел Бесси Блаунт в танце и открыто ласкал ее перед своими придворными, уже больше не пытаясь скрывать, что проводит с ней ночи. Часто в сопровождении небольшой компании друзей они уезжали верхом в Иерихон и оставались там в то время, как Катарина находилась в Ричмонде, Вестминстере или Гринвиче.