Кресло русалки - Сью Монк Кид

– Я нашла папину трубку, – резко выпалила я, разъяренная дезертирством Майка.

Он ничего не ответил. Я представляла, как новости нависли над ним, подобно ножу гильотины, и ждала, когда они обрушатся на него, как это случилось со мной, – внезапное осознание того, что нечто существенное в прошлом оказалось ложью.

– Но… – запнувшись, он продолжил: – Но ведь она была причиной пожара.

– Очевидно, нет. – Я внезапно почувствовала усталость, скопившуюся в укромных уголках тела – перепонках между пальцами, за ушными раковинами, в уголках рта.

– Боже, когда это кончится?

В голосе Майка прозвучала такая боль, что моя злость поневоле начала таять. Тогда я поняла, что он никогда не вернется и не посмотрит правде в лицо. Он бы этого не вынес.

– Помнишь отца Доминика? – спросила я. – Монаха, который всегда ходил в соломенной шляпе?

– Такого разве забудешь?

– Как думаешь – могло что-то быть между ним и матерью?

Майк от души расхохотался:

– Ты что – серьезно?! Хочешь сказать, интрижка? Думаешь, она отрубила себе пальцы из-за этого? Расплатиться фунтом своей плоти?

– Не знаю, но что-то у них было.

– Да перестань, Джесс.

– Не смейся над этим, Майк! – Я повысила голос. – Это как-то не очень уместно. Ты-то не здесь и не видишь всего, что вижу я. Поверь, в ее жизни случались и не такие крайности.

– Верно, извини. – Он перевел дух. – Я только однажды видел их вместе. Я пошел в монастырь попросить маму отпустить меня с Шемом на траулере – мне было тогда лет пятнадцать – и застал ее с Домиником на кухне, когда они ссорились.

– Ты не помнишь, из-за чего?

– Из-за русалочьего кресла. Отец Доминик хотел уговорить ее посидеть в нем, а она чего-то разбушевалась. Он ей два раза сказал: «Ты должна с ним примириться». Я ничего не понял. Но еще долго потом думал над этим. Одно тебе скажу: если у них и была интрижка, что, по правде говоря, у меня в голове не укладывается, в тот момент они выглядели далеко не дружелюбно.

Повесив трубку, я почувствовала себя еще в большем смятении, чем когда звонила, но, по крайней мере, Майк теперь знал о матери. А я знала о нем, и эта часть его жизни навсегда останется потерянной для меня. Однако меня утешило то, что мы связаны, как были связаны в детстве, – не сообщники по завоеванию острова, каким был наш беззаботный союз до смерти отца, а сообщники по выживанию. Чтобы помочь выжить матери.

Выбравшись с парковки, Хью уже подходил ко входу в больницу. Я видела, как он помедлил на подъездной дорожке, глядя вниз, словно изучая похожие на паутину трещины бетона. Казалось, он готовится. Что до меня, то я в этом не сомневалась. Это был момент такой интимной близости, что я невольно отступила от окна.

Я бросила взгляд на Кэт, которая сидела в другом конце комнаты, потирая переносицу. Похоже, поведение матери оказало на нее отрезвляющее действие; я никогда не видела ее такой притихшей. Еще раньше, стоя у кровати, я видела, как Кэт закрыла глаза и сжала кулаки, словно принося какую-то клятву самой себе, по крайней мере мне так показалось.

– Он идет, – сказала я, стараясь, чтобы это прозвучало как можно непринужденнее. Внутри у меня все боязливо сжалось.

Это была первая наша встреча после того, как я занималась любовью с Уитом. У меня появилось безумное чувство, будто все мое тело усыпано маленькими алыми клеймами, которые выступили, как веснушки от солнца, и которые он легко сможет прочитать. Там, в бухте, ночью, вышвырнутая из своей иллюзорной штормовой палатки, остро осознавая свою способность извращать факты в соответствии со своими желаниями, я думала, что мой шок ограничен исключительно тем, что происходит с матерью. Но теперь, при виде Хью, мне словно открылся весь мир моего обмана, вроде карты с указателем: «Вот ты где». Вот где. Там, где сердце и его страсти заглушают все: совесть, ум, волю, бережно переплетенные жизни.

Боль внутри причинял сгусток вины. Хью поставил на меня свою жизнь и проиграл. Но здесь притаился и вызов. То, что я чувствовала, что сделала, было не только неудержимой, долго сдерживаемой эротической потребностью, не просто похотью, либидо или бешенством матки. В этом заключалась часть реальности. Разве такой орган, как сердце, не участвовал в этом? Маленькая фабрика чувств, которую при необходимости можно заставить заткнуться. Как несправедливо. Чувства, волновавшие Уита, обладали силой и мощью, возможно, иногда с согласия души. Я ощущала это на себе, и я увидела, как моя душа подняла руку, чтобы благословить происходившее со мной.

– У тебя есть расческа? – спросила я Кэт. – И помада? Сумочку я тоже забыла.

Подняв брови, он протянула мне тюбик с помадой и маленькую расческу.

– Вид у меня дерьмовый. Не хочу, чтобы он думал, что без него я стала распустехой.

– Что ж, удачи, – пожелала Кэт и улыбнулась.

Переступив порог приемной, Хью посмотрел на меня, потом отвел взгляд. Я вдруг снова подумала об Уите и почувствовала, как все внутри меня переворачивается, как мне нечем дышать и как мне хочется только одного – сбежать на болотный островок, за миллионы миль от мира, чтобы погрузиться в прохладную темную воду.

Мы все, даже Кэт, с трудом преодолели стадию первых приветствий, всех этих «как поживаете». Отчасти я не хотела знать, как поживал он, – от страха, что у меня подогнутся колени, но отчасти я чувствовала, что если он во всех подробностях опишет боль и страдания, которые я ему причинила, то это будет меньшее, чего я заслуживаю.

Добрых три-четыре минуты мы с Хью настраивали эмоциональный термостат. Крутя его и так и эдак, держась то слишком дружелюбно, то слишком чопорно. Только когда фокус беседы сместился на случившееся с матерью, мы все почувствовали себя уютнее, что немало, учитывая, какой скверной была ситуация.

Мы сели в обитые деревянные кресла у окна вокруг кофейного столика, заваленного старыми журналами, некоторые еще от 1982 года. Я получила возможность заново ознакомиться со всем, начиная от назначения Сандры Дей О'Коннор в Верховный суд до перчатки Майкла Джексона.

На правом запястье у Хью был тонкий браслет, на вид из переплетенных вышивальных нитей – синих, желтовато-коричневых и черных, – что привело меня в крайнее недоумение, поскольку Хью терпеть не мог носить никакие украшения, кроме обручального кольца. Оно, как я заметила, по-прежнему было у него на левой руке.

Он увидел, как я таращусь на браслет.

– Это от Ди, – сказал Хью. – Она сама его сделала. Кажется, она сказала, что это браслет дружбы. – Он в смущении поднял руку, пожимая плечами оттого, что такая странная и забавная вещь оказалась здесь, что дочери захотелось скрепить их дружбу. – Мне строго-настрого приказано не снимать его. Мне сказали, что произойдет нечто ужасное, если…

Нелепая тревога о жутких последствиях, принимая в расчет, что они уже совершились, заставила его прерваться на середине фразы и опустить руку.