Gaudeamus igitur - Лариса Телятникова

Смешно сказать, но чувствовала я себя полной и окончательной дурой. Ну и зачем было, спрашивается, влезать и задавать вопросы? Можно подумать, Яльга, ты не видела, что адепт Легран мозгами пользуется только для того, чтобы завернуть фразу похитрее! Нашла кого спрашивать — и о чем. Марцелла тебе, что ли, было мало?

Да, но это же ведь был конкурс! Конкурс ораторов, а значит, разговаривать на нем, по идее, можно совершенно свободно! Для чего еще учиться строить речи, как не для того, чтобы обмениваться информацией? Я спросила, и мне должны ответить; если бы вопрос задали мне, я бы ни за что не подумала, будто меня хотят завалить!

А если Вирра Джорджовна открывает рот, только чтобы сказать кому-нибудь пакость, то это не повод думать, что я устроена так же!

— Хозяйка, хозяйка! — В двери появилась обеспокоенная элементаль. — Ты… чего это, а? Случилось чего-то?

— Нет, — подняла я на нее глаза, постаравшись сделать как можно более спокойную физиономию. — Все хорошо. Я сейчас погуляю, ладно? Вернусь попозже, часиков в шесть.

— А к завтра кто готовиться будет?

— Вот после шести и подготовлюсь.

Я положила коробочку с перьями на стопку учебников и вытащила из шкафчика зимний плащ. Что же — давно мы не гуляли по Межинграду!

От реки дул ветер — он легко пробирался под поношенный казенный плащ, и я сжималась в комок, прикрывая лицо руками. Так оно почти что не мерзло, вдобавок я отогревала дыханием пальцы, заледеневшие в тонких варежках. Снег слепил сияющей белизной, и я щурилась, стараясь глядеть не дальше чем себе под ноги.

Таким вот образом я прошла больше половины пути — а потом неожиданно поняла, что не так уж здесь и холодно. Может быть, я просто отошла на достаточное расстояние от реки. Конечно, пальцы на ногах продолжали тихо мерзнуть, зато верхняя часть меня смогла выпрямиться и перестать прикрывать лицо грязными варежками. Более того, я сделала фундаментальное открытие. Оказывается, зимнее солнце умело не только светить, но и греть!

Зажмурившись, я подставила его лучам замерзшее лицо. Мрыс дерр гаст! Сил юного солнца еще не хватало на то, чтобы растопить даже самую маленькую льдинку, но я уже чувствовала кожей его тепло, и значит, приближалась весна.

Поняв это, я еще раз посмотрела кругом. Ну да, конечно, как я раньше этого не замечала! Небо, у горизонта оставшееся по-зимнему бледным, наливалось синевой в зените; снег чуть подтаивал, образуя наст; с крыши эльфийской лавки свешивалась сосулька, и под ней уже темнела небольшая лужица…

Я бездумно улыбнулась, полной грудью вдыхая холодный воздух. Зима уже на излете, дни ее сочтены; ей осталось не больше двух недель, а там уже березень-месяц, там капель и грязный снег, чавкающий под подошвами, размытые дороги и ослепительно синее небо, синее, как глаза дракона…

В Лыкоморье приходила весна — и то, что ждать ее приходилось дольше, чем на юге, лишь придавало ее приходу особенную радость.

Под ногами у меня сновали голуби — нахальные, толстые и сизые. Здесь их, наверное, часто кормили и редко ловили, ибо птицы почти не пугались моих движений, отлетая из-под сапог, очевидно, только из уважения к традиции. «Положено отлетать — вот мы и отлетаем, — читалось в наглых желтых глазах. — А ты вообще-то смотри, куда лезешь!» Мое внимание привлек один из голубей: взъерошив перья и вытянув шею, он непрерывно ворковал, следуя по пятам за невзрачной серенькой самочкой. Вид у него был самый придворный, лиловые перья на зобу сверкали что твой шелк, а воркующие интонации вызывали во мне упорные ассоциации с каким-то героем дамского романа. Самочка же поступала, в точности как советовали женские журналы: убегала прочь, но не спешила улететь, к тому же то и дело останавливалась, давая поклоннику шанс приблизиться.

Из подворотни выбежали две собаки, размахивавшие длинными хвостами наподобие флагов. С лаем они пронеслись по площади, распугав всех голубей, и скрылись среди кустов, которыми площадь была засажена по периметру.

Я подошла к скамейке, стоявшей у молчащего фонтана, и села, предварительно смахнув с нее варежкой снег. Снег этот был влажным и липким — мне пришлось потом долго стряхивать его с варежки. Под ногами были рассыпаны черные семечки — очевидно, недавно здесь кормили голубей, — и, увидев, что я сижу неподвижно, птицы начали подходить ближе. Скоро они вовсю шныряли между моими сапогами, а один, особенно наглый, даже несколько раз прошелся мне по ногам. Неожиданно мне захотелось его поймать; выждав момент, я быстро нагнулась и схватила голубя обеими руками, успев прижать ему крылья к телу.

Он был теплым и дрожал — я чувствовала это сквозь варежки. Пытался дергать крыльями, вырывался, но я держала крепче. Я вдруг почувствовала жалость к нему и отвращение к себе; осторожно опустив его на землю, я разжала руки.

Голубь тут же улетел, более не думая о семечках. Остальные тоже бродили поодаль. Посидев еще несколько минут, я встала и пошла к Академии. По пути купила пирожок у уличной торговки с лотка и съела его за несколько укусов.

Настроение было гаже не придумаешь.

Назавтра первой парой у нас стояла телепатия. Спаренные лекции пролетели на удивление быстро. Прозвенел звонок; я привычно подхватила сумку, но тут в голове у меня точно звякнул невидимый колокольчик. Вздрогнув, я посмотрела на кафедру; магистр Буковец, стоявший там, делал мне руками всевозможные загадочные знаки.

Я подошла к нему. Директор дождался, пока из аудитории выйдет последний адепт (им, естественно, оказался любопытный Хельги), и собственноручно закрыл за ним дверь. Я мрачно наблюдала за всеми этими приготовлениями.

— Что это значит, адептка Ясица?! — пафосным шепотом вопросил Буковец.

— Это вы о чем? — хмуро уточнила я, уже зная ответ. О чем — о чем… О том! О вчерашнем.

Директор не опроверг моих ожиданий. Порывшись в нагромождении книг на кафедре, он вытащил на свет божий какой-то пергамент, снабженный фиолетовой печатью. Патетически взмахнул им в воздухе; в печати я немедленно опознала ковенскую, а такой вот меленький почерк с завитушками мог принадлежать исключительно Вирре Джорджовне.

— Да вы хоть знаете, что это?!

— Нет, — вякнула я, с запозданием смекнув, что вопрос был скорее риторический.

— Это, — Буковец еще раз взмахнул пергаментом, точно нашкодившим щенком, сцапанным за шкирку, — жалоба, адептка Ясица! На всю Академию и лично на вас! Вы, между прочим, вчера опозорили нас перед всем Межинградом!

— А что, Вирра Джорджовна — это уже теперь весь Межинград?

Директор, набиравший воздух в легкие, подавился новым пассажем.

— Адепты, кажется, ничего против меня не имели. По крайности, проголосовали они за меня!

— Проголосовали за вас?! Надо же! — Телепат определенно распалялся, раньше я за ним такого не наблюдала. — Да вы… вы… Пока вы в Академии творите боги знают что, это еще ладно! У вас, в конце концов, есть свой декан, и если его все это устраивает… — Он не стал продолжать, вместо этого еще разок дернув пергаментом, причем прямо у меня перед носом. Отпрыгивать я не стала, хотя и вздрогнула от неожиданности. — Но надо же думать, как вести себя на государственных турнирах! Поссориться с уполномоченным представителем КОВЕНа — это же надо, а! Да вы знаете, что здесь про вас пишут? Знаете, что это означает для всей Академии?!