Янтарные цветы - Джулия Хиберлин

Я вскрываю конверт ногтем и достаю аккуратную стопку судебных документов.

Пусть Билл и не считает Тесси виноватой, но я-то лучше знаю.

Сентябрь, 1995

Мистер Линкольн: Тесси, можно ли сказать, что в детстве ты играла в необычные игры?

Мисс Картрайт: В смысле?

Мистер Линкольн: Позволь перефразирую. У тебя богатое воображение, не так ли?

Мисс Картрайт: Наверное, да.

Мистер Линкольн: Ты когда-нибудь играла в Анну Болейн?

Мисс Картрайт: Да.

Мистер Линкольн: А в Марию-Антуанетту? Когда кладешь голову на пенек, а кто-нибудь ее «отрубает»?

Мистер Вега: Ваша честь, еще раз: вопросы мистера Линкольна призваны отвлечь присяжных от главного – и от человека, который сидит на скамье подсудимых.

Мистер Линкольн: Напротив, Ваша честь, я пытаюсь показать присяжным среду, в которой выросла Тесса. На мой взгляд, это очень важно.

Мистер Вега: В таком случае внесите, пожалуйста, в протокол, что Тесса также играла в шашки, куклы, чаепития, жмурки и «море волнуется».

Судья Уотерс: Мистер Вега, сядьте. Вы мне надоели. Вы, мистер Линкольн, тоже к этому близки, но пока можете продолжать.

Мистер Линкольн: Спасибо, Ваша честь. Тесса, может, ты хочешь попить воды?

Мисс Картрайт: Нет.

Мистер Линкольн: Ты когда-нибудь играла в закопанные сокровища?

Мисс Картрайт: Да.

Мистер Линкольн: А в Джека-потрошителя?

Мистер Вега: Ваша честь…

Мисс Картрайт: Да. Нет. Мы начали, но мне не понравилось.

Мистер Линкольн: Мы – это ты и вышеупомянутая Лидия Белл?

Мисс Картрайт: Да. И еще мой брат. И другие дети. День был ужасно жаркий, все скучали. Но никому из девочек не захотелось стать жертвой после того, как один мальчишка вынес бутылку кетчупа. А может, его вынесла Лидия. Мы решили продавать лимонад.

Мистер Вега: Ваша честь, я в шестилетнем возрасте препарировал лягушек на берегу пруда. И о чем это говорит? Хотелось бы напомнить мистеру Линкольну и присяжным, что Тесса – жертва. Нашей свидетельнице и так нелегко сегодня пришлось.

Мистер Линкольн: Мистер Вега, у меня есть хороший ответ на ваш вопрос про лягушек. Но сейчас я хочу лишь отметить, что Тесси в детстве увлекалась играми, в которых было место насилию, похищениям и закапыванию предметов. Ее игры оказались своего рода пророческими. С чего бы это?

Мистер Вега: Силы небесные, кто тут дает показания – вы или Тесса? Хотите сказать, она себе «напророчила» такое будущее? Может, приплетете сюда карму и еще какую-нибудь чушь собачью? Вот сукин сын!

Судья Уотерс: Спокойно, мальчики.

19 дней до казни

Мы с Террелом дышим разным воздухом. Это первая мысль, которая приходит мне в голову. Потом я начинаю гадать, сколько матерей и жен прикладывались губами к разделяющему нас мутному стеклу.

Первое, что я чувствую, – стыд. До этой минуты я ни разу толком не рассматривала его лицо. Ни в зале суда, когда он сидел в двадцати футах от меня, ни по телевизору, где о нашем деле трезвонили как о каком-нибудь звездном браке, ни на зернистых фотографиях в газете.

Его глаза – налитые кровью дыры. Кожа – блестящая черная краска. С глубокими оспинами. По подбородку, словно молоко, стекает шрам от ножевого ранения. Я смотрю на его шрам, а он смотрит на мой. Проходит больше минуты, и наконец Террел снимает трубку. Жестом просит меня сделать то же самое.

Я снимаю ее и крепко прижимаю к уху, чтобы Террел Дарси Гудвин не заметил моих трясущихся рук. Он сидит в крошечной каморке по ту сторону стекла. Небольшой кондиционер у меня над головой накачивает комнату холодным воздухом, и кажется, что мне в горло набили колючей бумаги.

– Билли сказал, что вы придете.

– Билли? – невольно переспрашиваю я.

– Ага. Знаю, он терпеть не может, когда его так называют. Но кто-то же должен действовать ему на нервы, правда?

Террел пытается поднять мне настроение. Я натянуто улыбаюсь.

– Откуда ваш?.. – Я скребу ногтем по своему подбородку: будто убийца дразнит, царапает кожу кончиком ножа перед тем, как нанести удар.

– Да ерунда. Попал в дурную компанию, когда мне было тринадцать, – непринужденно отвечает Террел. – Видите, я рано сбился с пути истинного. И вот как кончил. – Не прошло и двух минут, а мы уже говорим о Боге. – Вы веруете в спасителя нашего Иисуса Христа? – спрашивает он.

– Иногда.

– А я вот всегда верю. Мы с Иисусом успели тут здорово подружиться. У нас полно времени: можно хоть весь день напролет беседовать о том, как я просрал свою жизнь. И жизнь своих родных. Мои дочери, сын, жена – все теперь расплачиваются за один-единственный вечер, когда я опять накурился и ничего не соображал. – Он почти касается лбом стекла. – Слушайте, вы очень смелая, раз приехали сюда. Времени у нас немного. Я хочу вам кое-что сказать. Хочу вычеркнуть вас из списка людей, с которыми надо непременно поговорить перед смертью. Вы ни в чем не виноваты. Я не желаю умирать, зная, что становлюсь чьим-то бременем, понимаете?

– Я не должна была давать показания, – возражаю я. – Я же ничего не помнила! Они нарочно все подстроили. Присяжные, сами того не сознавая, увидели во мне своих дочерей.

– А во мне – большое черное чудовище, которое слопало невинных девочек. – Как ни странно, он говорит это без злобы или ехидства. – Я уже давным-давно примирился с этими мыслями. Иначе они сожрали бы меня изнутри. Каждый вечер я слышу крики сошедших с ума. Они разговаривают с людьми, которых здесь нет. Или молчат сутками, неделями напролет, словно от них осталась пустая оболочка, а вместо души или мозгов – большая черная дыра. Я понял, что не хочу так. Я медитирую. Читаю Библию и мистера Мартина Лютера Кинга. Много играю в шахматы – мысленно. Работаю над своим делом. Пишу письма детям.

Он пытается успокоить меня.

– Террел, я давно поняла, что вы ни в чем не виноваты. Но я палец о палец не ударила, чтобы вас спасти. Вы имеете полное право меня ненавидеть.

– Раз вы ничего не помните, почему так уверены в моей невиновности?

– Убийца продолжает дарить мне рудбекии. Разбивает клумбы под моими окнами. Первый раз он их посадил через три дня после вынесения приговора. – Я натянуто улыбаюсь Террелу. – Можете считать меня сумасшедшей. Я бы так и подумала. Так и думаю.

– А я нет. Зло крадется на мягких лапах. «Молча смотрит на город и гавань». Знаю, в стихотворении по-другому. Там крадется туман. Туман, а не зло. Но ко злу это тоже относится. Фары встречной машины видишь, когда уже слишком поздно.

Я пытаюсь выбросить из головы образ чернокожего великана, который сидит на тюремной койке и читает вслух Карла Сэндберга. А за стенами скребутся, точно кошки, спятившие заключенные.