София - венецианская наложница - Энн Чемберлен

Сафи упала на колени, как будто ее ударили, и проигнорировала торжество во взгляде Нур Бану, когда она сделала это сообщение. Хватаясь за отороченный золотом подол ее платья, Сафи начала ее умолять:

— Пожалуйста, поверьте мне, госпожа, я думала только о его благе. Я только хотела помочь ему излечиться. Пожалуйста, пожалуйста, поверьте мне. Позвольте мне еще раз пойти к нему. Я удовлетворю все его прихоти, если Аллах сжалится над таким низким существом, как я.

Сафи не мешкая побежала в мабейн и увидела своими глазами, что опасность действительно усилилась. Принц курил опиум, чтобы побороть свою депрессию. Но и в этом своем состоянии он все же нашел Сафи более подходящим лекарством. Нур Бану знала, что не она одна была победителем в этой битве. Она видела, что ее сын любит эту прекрасную итальянку так, как он никогда не любил мать. Нур Бану пришлось признаться самой себе, что девушка понимала ее сына гораздо лучше, чем она, его мать. Казалось, Сафи знала шестым чувством, что и когда нужно было Мурату. После первого отлучения из гарема девушку не излечили от этого, она только научилась использовать его с большим мастерством.

«Это только техника и доверие действию, разыгранному на огромной кровати в нужное время, — так описывала Нур Бану любовную игру со стороны. — У любой девушки есть инстинкт двигаться и вращаться под своим любовником».

И все же она не прекращала удивляться правильности инстинкта девушки и агонии страсти, в которую погрузился ее сын. Иногда она слышала его стоны и животные выкрики, перекликающиеся с мурлыканьем девушки, — они эхом разносились из мабейна по всему гарему, и мать не могла не слышать их. Если это был инстинкт, то она, Нур Бану, была рождена без него.

Нур Бану, однако, льстила себе, что она тоже однажды в своей жизни познала такую страсть и обожание. Однако, размышляя над нынешней спокойной жизнью, она должна была признать, что лишь случайно оказалась первой любовницей султана, которая родила ему сына и наследника. Он, единственный мужчина, которого она будет любить всегда и который никогда не полюбит ее снова, только однажды темной ночью повернулся к ней для удовлетворения своих естественных потребностей. Каждый раз, когда она потом вспоминала его мерзкое, обрюзгшее тело и винное зловонное дыхание над собой, она испытывала отвращение.

Действительно, тогда она думала, что ее утреннее недомогание — это только отвращение, накопившееся за столько дней. Она никогда не знала страсти как своего господина, так и своей. Если Нур Бану и наслаждалась страстью, так это была страсть к Богу, который в ту ночь улыбнулся ей благоприятным расположением звезд.

Все же как она могла жаловаться? Замечательная белокурая девушка выполнила все, для чего она была куплена. Мурат время от времени курил опиум, но кто же не курит? Не было даже жалоб на то, что он заменил одну зависимость на другую, потому что при поддержке Сафи он начал интересоваться другими вещами, которыми должен наслаждаться молодой человек в его возрасте.

Ценитель и живописи и музыки, ее Мурат очень скоро завоевал себе имя в этих кругах. Он собрал небольшую группу талантливых людей, которые любили его не только за щедрость, но и за его желание учиться, и за его вкус в оценке произведений искусства. Он мог принести миниатюру Сафи, прежде чем купить ее. Теперь ему хотелось, чтобы Сафи присутствовала на концертах, он требовал, чтобы у музыкантов были завязаны глаза и чтобы она сидела рядом с ним, ведь ласки влюбленных делали музыку живой.

Мурат также начал интересоваться светскими делами государства и часто посещал двор, когда там присутствовал его отец. Вернувшись после этого в мабейн, утомленный формальностями, он погружался в объятия своей любовницы, чтобы снять напряжение ее нежными ласками. В постели они часто говорили на разные темы, и случайно, между ласками, Сафи узнала, как работает правительство в Кутахии и во всей Османской империи.

И так получалось не однажды, что проблема, которую не мог решить ни Селим, ни все его советники в течение недели, находила решение в ее быстром уме. Потому что здесь, в гареме, ее ум имел возможность оставаться не стесненным давлением узких личных интересов.

Когда Мурат на следующий день преподносил решение своему отцу, султан был им очень доволен. Молодой принц только пожимал плечами на похвалу и говорил: «Аллах улыбается мне — ведь я засыпаю с его именем».

Это случилось однажды осенней ночью. Осень стояла уже поздняя, и в воздухе чувствовался холод зимы. И именно этой ночью мне показали мою кровать в цитадели Кутахии, а затем оставили одного. Я должен был смыть со своего лица и ног всю грязь после долгого путешествия. Я шел по длинному широкому коридору который разделял в этом дворце принца женскую и мужскую половины. На одной стороне находились различные комнаты гарема, на другой — двери открывались в комнаты евнухов; здесь также находились две палаты мабейна, где господин и его сын могли наслаждаться своими женщинами. Этот коридор был вымощен неровными камнями и освещался лунным светом сквозь длинный ряд высоких окон.

У меня появилось странное навязчивое чувство, как будто я перешел из одного здания в другое. В этом не было сомнений даже для незнакомца.

В ту ночь яркий лунный свет пробивался сквозь окна, словно струйки сверкающей воды, которая каскадами стекала по стенам — маленькими волнами — на камни вниз. Красота этого пейзажа заставила меня оцепенеть, хотя уже очень долгое время ничто не приводило меня в такое состояние. Я остановился, чтобы насладиться этой картиной в одиночестве, и позволил своим воспоминаниям следовать за этими волнами и перенестись на много-много лет назад. К кораблям и морям, которых я больше никогда не увижу.

В то время как я предавался сладостным воспоминаниям, дверь в одну из комнат мабейна украдкой открылась и чья-то фигура присоединилась ко мне в коридоре, идя по стекающему свету-воде.

На ней не было надето ничего, за исключением тонкой рубашки, которая едва прикрывала ее высокое стройное тело, оставляя шею и нежные плечи обнаженными. По плечам струились золотые волосы. Ее легкие босые ноги ступали по холодному камню со звуком, как будто она шла по таящему снегу. Она куда-то спешила.

Я сразу же узнал ее. Это было похоже на то, как если бы все мои мечты и кошмары за последние полгода вдруг приобрели материальную форму.

— Здравствуй, София, — я сказал это на итальянском языке и с удивительным спокойствием.

Она остановилась в удивлении, ибо уже давно не слышала ни своего родного языка, ни своего христианского имени. И все же София Баффо была не тем человеком, кто мог позволить другому взять приоритет над нею в какой бы то ни было ситуации. Самообладание с удивительной быстротой вернулось к ней, и она даже позволила одному рукаву рубашки спуститься еще ниже с ее плеча, чтобы выказать мне свое безразличие. Затем она сказала:

— Виньеро! О, какой сюрприз! Вы по-прежнему такой же глупый и пренебрегающий опасностью, как всегда. Все еще перелезающий через монастырские стены.