Лучше бы я осталась старой девой - Анна Малышева

Лена не отвечала.

– Твой собственный сын? – повторила та. – Хорошо, пойдем, заберем девочку. Я согласна. Мне все равно. Но ты мать! Подумай, что будет, если ты сбежишь с девочкой? Убьют твоего сына. Сразу убьют, и рассуждать не будут. Что молчишь? Пошли!

– Ты никогда не была матерью и никогда не будешь! – с ненавистью выпалила Лена. – Ты меня не поймешь!

Фатиха замерла, сощурилась, как от яркого солнца, и с минуту смотрела на нее. Потом пожала плечами, отвернулась, пошла прочь. Лена посмотрела на ее ссутуленные узкие плечи, которых никогда не касался любящий мужчина, и немедленно почувствовала раскаяние. «Мой глупый язык… – вяло подумала она. – Но что делать? Как уйти? Она же осталась там…»

Фатиха обернулась, безжизненным голосом спросила:

– Идешь?

Лена молча догнала ее. Уже в метро она повторила вопрос:

– Что с девочкой? Она ненормально выглядит.

– Они ее поят снотворным.

– Это вредно!

– Какая разница… – Фатиха не смотрела ей в глаза. – Ты сейчас опять скажешь, что я никогда не буду матерью, но придется тебе понять – совершенно все равно, что для нее вредно, а что нет. Они собираются ее убить.

– Это нельзя… – Лена задыхалась от волнения. – Нельзя допустить! Фатиха!

– Дай подумать.

– Прости меня… – шептала Лена, хватая ее за руку. – Я не хотела тебя обидеть. Но мы же все равно что соучастники убийства! Видели ее и не спасли, оставили там… Спокойно оставили!

– Спокойно… – проворчала Фатиха. – Молись, чтобы Саида не разболтала мужу.

– А что она видела?

– Ничего, сидела в комнате, резала мне пластырь. Потом я этот пластырь скатала на ноге и сказала, чтобы она мне дала другой, этот плохо клеится. Скажи спасибо, что у нее целый набор этих пластырей, разных видов. Пока мы возились, ты там нянчилась с ребенком… А мужу она может рассказать, что мы пришли и ты пропадала непонятно где минут пять, может, видела девочку.

– Пять минут? Так долго?

– Не меньше. Я уже с ума стала сходить. Ведь ты вроде бы пошла в туалет. Но Саида ничего не сказала. Мне не сказала, а мужу может сказать. Впрочем, не знаю. Она вообще-то не должна была нас в квартиру пускать, особенно тебя, но не умеет отказывать.

– Она ведь женщина, мать… – с глубоким убеждением произнесла Лена. – Она нас не выдаст.

– Вот именно – мать, – фыркнула Фатиха. – И за своего сыночка душу продаст. А уж нас с тобой тем более! Если решит, что опасно молчать – сразу расскажет мужу. Вот сейчас, наверное, рыдает и думает – не погубила ли сына тем, что приняла нас? Ведь это запрещено!

Лена вспомнила грязное платьице, изможденное личико девочки и поняла – Фатиха права. Та женщина ничего не сделает, чтобы им помочь. Напротив – если будет возможность выслужиться перед нужными людьми, – ради сына погубит чужого ребенка.

Девушки вышли на станции «ВДНХ». Фатиха объяснила это так – нужно принести чек оттуда, чтобы оправдать версию, которую она сплела Саиде. Чек из центрального магазина вызвал бы подозрения. Они быстро прошли по уличным магазинчикам, которые стояли вдоль павильонов, Фатиха выбрала платье, Лена даже не взглянула какое. Ей было не до того, хотелось плакать, истерические рыдания подступали к горлу. Когда они вернулись, она первым делом схватила на руки сына, обняла его и прижалась губами к его курчавой голове. Мальчик ответил удивленным взглядом.

Дети часто приходили играть в запретное место за проломленной оградой парка. Так это и называлось – «пойти в запретку». А запрещали здесь играть потому, что место было глухое, парк заброшенный, жилых домов рядом мало, кричи – не услышат. Но то, что играть в таком месте было страшно, только увеличивало интерес. Ходили всегда большой компанией – собирались человек по шесть-семь и до сумерек играли в «войну».

В этот день игра удалась, как никогда. Болотистая почва от жары подсохла – можно было залегать в засаду где угодно, и ничего – дома по одежде не поймут, где были… Темнело, все проголодались, но домой никто не собирался – развоевались не на шутку, азарт был сильнее. В засаде лежали двое – старые приятели, фронтовые товарищи, измазанные, как черти, в подражание «командос». Они молчали, прислушивались. Где-то в кустах трещало, к ним явно подкрадывались, надо было подпустить поближе, потом с диким криком вскочить, повалить в лужу, связать. И веревка у них была, короткая, правда, но и запястья-то у них не такие, как у Шварценеггера, хватит… Шорох был все ближе, мальчишки переглянулись, затаили дыхание. Вскочили немного раньше, чем было нужно – просчитались, увидели спину убегавшего противника. Заорали: «Миха! Миха!» Бросились за ним. Тот убегал, то и дело оглядываясь, задыхаясь, зная, что уж если эти догонят – потыкают мордой в грязь. Бежал по глинистому краю озерца, они уже настигали его, сопя от возбуждения, беглец еще раз оглянулся, ахнул, нога поехала на глине, и он оказался в воде.

– Лежачего не бьют! – отчаянно запищал он. – Лежачего не бьют!

Те озадаченно остановились. Действительно не бьют. Но что же – даром догоняли? Даром в кустах торчали? Переглянулись, молчаливо решили – не бить, но в грязи повалять. Один схватил поверженного противника за ногу, второй сам залез в лужу и стал брызгать ему в лицо. Бедная жертва отдувалась, жмурилась, брезгливо плевалась, махала руками… Вода стала желтой от взбаламученной глины. Наконец несчастный, нахлебавшийся воды мальчишка попытался вылезти на берег. Ему не дали. Мучители стали гонять его в воде – бегали по берегу, не давая ему выйти на сушу, когда он пытался это сделать. Эта беготня туда-сюда вконец измотала жертву. Мальчишка в очередной раз поскользнулся, замахал руками, чтобы не упасть, ухватился за сухие ветки валежника, валявшегося рядом в воде, но не помогли ему ветки – отцепились от дна, остались в руках, он упал на колени… И с криком ужаса вскочил.

– Пацаны… – орал он, вылезая на берег, уже не обращая внимания ни на какое сопротивление. – Пацаны… Там… Мама!

Упоминание мамы вызвало у преследователей презрительные гримасы. Но Мишка продолжал кричать:

– Я прям рукой туда, прям рукой…

И морщился, как от боли, тряс рукой, потом вдруг отскочил в сторону, и они с изумлением увидели, что его выворачивает наизнанку.

– Ты чего, а?

Он не отвечал, только махнул в сторону озерца, и закашлял, тяжко, надрывно, словно хотел выкашлять внутренности. Мальчишки оставили его и подошли поближе к озерцу. Странный сладкий запах, которого они раньше не замечали, ударял в нос. В луже валялись разбросанные ветки. А на том месте, где они раньше лежали грудой… Мальчишки как-то сразу сообразили, что именно увидели, но почему-то не отвернулись, продолжали смотреть, только рты у них сами распахнулись. Одному показалось, что это кукла, огромная такая кукла, надувная, страшная. Второй издал какой-то странный звук – словно пискнула птица. Они никогда раньше не видели покойников, только в кино, а тут все было хуже, чем в кино, с экрана не пахнет…