Мир до и после дня рождения - Лайонел Шрайвер

— Я бросила ради тебя мужчину. Сегодня днем. Не думаю, что Лоренс заслужил столь жестокое отношение.

Рэмси не собирался отступать от темы.

— Ты ушла от этого типа, и правильно сделала. Но все должно быть по правилам. Ты должна была повернуться в дверях и помахать ему на прощание, держа в руке сумку.

Последнее время Ирина так редко испытывала бурю эмоций, что не сразу заметила ее приближение. Однако она не ошиблась, это был гнев.

— У меня был очень сложный день, Рэмси. Так-то ты проявляешь вашу знаменитую британскую сдержанность.

— Матч с О’Салливаном тоже не ерунда.

Ирина расправила плечи:

— Это была игра, Рэмси. А я бросила человека. Человека, от которого не видела ничего, кроме добра, на протяжении целых десяти лет. Не надо ставить это в один рад с развлечением. — Она была на грани, это отчетливо отражалось в голосе. Ирине самой было интересно себя слушать.

— Приятно слышать, что ты столь высокого мнения о моей профессии.

— Я ничего не говорила о твоей профессии.

— Однако я тебя понял.

Рэмси стоял в десяти футах от нее и потягивал шампанское. Она сидела перед ним на кровати. Это тоже была игра, но до сегодняшнего дня ей незнакомая.

— Зачем ты так? — тихо спросила Ирина.

— Как?

— Ты понял.

— Ты должна была собрать вещи.

Выражение лица у нее было как у собаки с веревкой в пасти. Потяните за свободный конец, она тут же потянет в ответ на себя.

— Я хочу знать, почему ты это не сделала? Это неразумно. Несерьезно. Такое впечатление, что тебя здесь нет, что ты планируешь вернуться.

В этом путешествии в тысячу миль от вокзала Ватерлоо до Борнмута не будет никакого смысла, если они не смогут преодолеть эти десять футов. Ирина обмякла. Она с трудом опустила ноги с кровати, словно это был чемодан, который она не удосужилась собрать, и натянула все еще влажные теннисные тапочки. Ногам стало неприятно.

— Все было ошибкой, — сказала она, обращаясь к черным мыскам, едва сдерживая подступающие слезы. — Может быть, еще не ушел последний поезд на Лондон.

Утирая глаза, она попыталась пройти в гостиную, Рэмси преградил ей путь.

— Дай мне уйти.

Несколько мгновений он сдерживался, находясь на грани. Она видела нерешительность, словно в последнюю минуту он не позволил слететь с языка словам о вещах, которые она должна была собрать. С медлительностью, которую Лоренс презирал, он потянулся к ней, подхватил под руки и поднял, притягивая к себе, пока их губы не соприкоснулись.

— Будем ругаться? — спросила она, вдохнув запах табака и шампанского.

Рэмси задумался на несколько мгновений.

— Нет.

— Тогда как это назвать?

— Зачем это как-то называть?

— А зачем мы тогда тратим время?

Прежде чем поцеловать Рэмси, Ирина смогла заставить себя сделать пометку в голове, чтобы не забыть все пережитое за последние пять минут и использовать в будущем.

Пошевелившись в кровати следующим утром — по крайней мере, она сочла это утром, — Ирина с трудом вспомнила, как ночью они занимались сексом. И не потому, что была пьяна — она даже не допила бокал шампанского, — скорее по той причине, что в Рэмси было нечто, мистическим образом не задерживающееся в памяти.

Сев в кровати и разглядев циферблат часов, она узнала, что уже два пополудни. Тело отозвалось на движение ноющей болью, и в голове возник финал прошлого вечера. После того как на разгоряченных телах высох пот, Рэмси заявил, что после такого успеха неплохо бы появиться в баре отеля, в котором остановились почти все участники турнира. Головной боли Ирине добавил и тот факт, что бар имел лицензию на работу почти до утра и они провели несколько часов за разговорами с коллегами Рэмси. Ирина весь день ничего не ела, но никто из присутствующих и не думал ужинать. Проведя всего один день под опекой Рэмси, она, как сказал бы Лоренс, уже перешла на диету Алекса Хиггинса.

За несколько часов в баре Рэмси ни разу не опустил руку, лежащую на плечах Ирины, а она наслаждалась новым положением. От постоянной болтовни игроков и их менеджеров, смешения уэльского и шотландского акцентов, постоянных намеков на ловкий удар у Ирины кружилась голова, поэтому она по большей части молчала. Близость к Рэмси, но невозможность при этом вписаться в беседу заставляла ее чувствовать себя декоративным растением, не годившимся на роль украшения из-за нелепых джинсов и безразмерного свитера. Прибегнув к способу Лоренса завязать разговор, она попыталась поговорить с Кеном Доэрти о политике Северной Ирландии, поскольку он был оттуда родом. Но, едва опустошив бокал, Доэрти извинился и побежал за выпивкой.

Еще больше ее поразил Рэмси. Он был так молчалив в обществе жены-писательницы и Лоренса, что она приняла его за скромного и необщительного человека. Но, оказавшись в компании себе подобных, он постоянно говорил, смеялся и с легкостью подначивал приятелей исполнить шутливую песенку «Чудной снукер». Ей было приятно узнать, что среди друзей он слывет душой компании. Но, если все вечеринки проходят вот так, сколько же еще она сможет выдержать?

Через четыре часа стемнеет, и день покатится к концу. Ирина склонилась к алебастровой груди Рэмси и чмокнула его в нос в надежде разбудить. В конце концов, если вы что-то позабыли, самый верный способ вспомнить — повторить это еще раз.

К тому моменту, когда Лоренс подошел к углу здания, Ирина уже поняла, насколько легкомысленно он оделся. Видимо, памятуя о вчерашнем обсуждении замужества, Лоренс завтракал дольше обычного, затем поспешно накинул легкую ветровку и выбежал из дому. Ирина сняла с вешалки его плащ и поспешила следом, радуясь тому, что светофор задержал его и не позволил перейти дорогу.

— Эй, ботаник! Вымокнешь! — закричала она, размахивая плащом. — Ты оделся не по погоде. Простудишься!

В этот момент светофор дал зеленый свет, а Лоренс опаздывал.

— Ничего! — помахал он в ответ.

Ирина пустила в ход самое важное доказательство необходимости вернуться и вытянула руку с забытым сэндвичем с ветчиной и сыром.

— А как же обед?

После некоторых колебаний оба неуверенно двинулись навстречу друг другу. Так в замедленной съемке в кино показывают бегущих по зеленому полю любовников — только Ирина не касалась босыми ногами клевера, она ступала по мокрому лондонскому асфальту в носках.

— Ты в своем уме? — укоризненно сказал Лоренс. — Ты же не обулась!

— Ничего, я сейчас вернусь в теплую, уютную квартиру, — успокоила она, стягивая с него влажную куртку, помогла надеть плащ и вложила в руку их большой прочный зонт. — А носки можно поменять. — Сунув пакет с обедом в глубокий карман плаща, Ирина взяла у него зонт и открыла, защищая от дождя их обоих. Она смахнула капли воды с его бровей, поправила упавшие на лоб волосы и улыбнулась.