Порою блажь великая - Кен Кизи

— А где твоя жена, Хэнк? Что, до нее Генри еще не добрался со своим «проснись-встряхнись»? — Он сидит, стараясь держать спину прямо и излучать любезность, надеясь произвести лучшее впечатление, чем за ужином…

Хэнк, похоже, слишком поглощен своим занятием. Он замешкался с ответом, и в эту паузу встрял Генри. Его лицо отрывается от тарелки, подобное чугунному люку водостока.

— Ты про Вив, что ли? Да нет, слав-те-господи, Лиланд, она выпархивает из постельки куда раньше, чем мы, мужики, и пальцем пошевелим. Как и малютка Джен. Нет, Вив уж давно на ногах, сварганила завтрак, вымыла полы, отшелушила бушель бобов, соорудила бутерброды на вынос. Уж не сомневайся: я научил пацана, как баб воспитывать, черт возьми! — Он хихикает, подносит чашку ко рту, и целая оладья исчезает в кофейном мальстреме. Громко рыгает и откидывается назад, окидывает взглядом кухню, будто в поисках отсутствующей дамы. Посреди его лба третьим глазом сияет яичный желток. — Думаю, она где-то здесь, поблизости, если тебе охота знакомиться…

— На улице, — угрюмо уточняет Хэнк, — корову пошла проведать.

— А почему она с нами не ест?

— А я почем знаю? — Он передергивает плечами и вновь всецело поглощен завтраком.

Блюдо опустело. Джен предложила поджарить мне новую порцию оладий, но старик Генри заявил, что времени ждать добавки нет и что я уж как-нибудь обойдусь кукурузными хлопьями.

— Это научит тебя вставать вовремя, ей-богу.

— В духовке кой-чего осталось, — сказал Хэнк. — Я отложил для него оладушков. Сунул туда в фольге, чтоб не остыли. Я догадывался, что он запоздает к раздаче.

Он извлек оладьи из черной пасти духовки и вывалил их на мою тарелку, будто объедки — четвероногому другу. Я поблагодарил его за избавление от холодных хлопьев и мысленно проклял за снисходительное предвидение моего опоздания. И снова чувствует, как щеки загораются пурпуром. Трапеза продолжилась, если не в полной тишине, то без внятных слов. Я раз или два глянул на братца Хэнка, но он, казалось, забыл о моем присутствии, увлеченный мыслями о чем-то более достойном…

(…конечно, Джон довез нас нормально, и старик не отправился в больницу пешком, как грозился, но оказалось, что это еще не конец истории. Ни в коем разе. Когда мы с Джоби наведались в клинику через день-другой, там был Джон — сидел на ступеньках крыльца, уронив руки между коленок, глаза красные, то и дело моргает. «Я слышал, сегодня Генри выписывают?» — говорит он. «Все так, — отвечаю. — Он не столько поломался, столько свихнулся… В смысле, вывихнулся. На него навесили тонну гипса, но док говорит, это для того, чтоб он не особенно бушевал». Джон поднимается, охлопывает себя по бедрам. «Что ж, когда понадоблюсь — я готов», — говорит он, и я вижу, что у него на уме: что нам предстоит обратный путь и мы с Джо опять будем держать старика. Но нет, мне совсем не улыбается снова лезть в кузов и выслушивать рев Генри по поводу всякой пьяни за рулем. Вот я и сказал, не подумав: «Джон, сдается мне, вести лучше кому-то из нас, а ты, может, на этот раз сзади посидишь?» И в мыслях не имел, что его это так напряжет. Но напрягло, и не на шутку. Стоит, хлопает глазами, пока они совсем не размокли, и говорит: «Я просто помочь хотел». И, хлюпая носом, уходит за угол больницы, расстроенный до крайности…)

Отсутствие беседы наполняет Ли почти что запредельной тревогой. Это безмолвие нацелено именно на него, как свет полицейской лампы — на подозреваемого при опознании. Он припоминает старую шутку: «Значит, ты четыре года учил тригонометрию, а? Ну так скажи что-нибудь на тригонометрийском». Они ждут от меня каких-то слов, которые оправдали бы все эти годы учебы. Ждут хоть чего-то ценного…

Я прикончил оладьи и как раз трудился над чашкой кофе, когда старик Генри воткнул в стол нож, измазанный в желтке.

— Погодите! — потребовал он. — Минутку! — Он свирепо вызверился на меня, наклонившись так близко, что я во всех деталях видел кустистые белые брови этого старого самодовольного павлина, расчесанные и умасленные. — Какой у тебя размер ноги? — Озадаченный и чуть испуганный, я сглотнул, но все же умудрился пробормотать свой размер. — Надо б тебе говнодавы пошукать.

Он встал и погромыхал прочь из кухни, искать башмаки, которых мне явно не доставало. Я растекся по стулу, радуясь передышке.

— В какой-то момент, — сказал я, смеясь, — мне подумалось, что он собирается подтесать мои ноги под размер ботинок. Или вытянуть. Ортопедия в духе прокрустова ложа.

— Как-как? — заинтересовался Джо Бен. — Какой ложи?

— Прокрустова ложа. Ну, Прокруст? Греческий ортопед-затейник? Которого Тесей одолел?

Джо почтительно покачал головой, глаза нараспашку, рот округлился — точь-в-точь, как у меня, вероятно, когда я слушал сказания из жизни легендарных аборигенов северных лесов. И я выдал лекционную порцию греческой мифологии. Джо был в восторге; его дети аж от комиксов оторвались; и даже его пигалица-женушка отвлеклась от скобления плиты, чтоб послушать. Ли излагает бойко. Поначалу нервозность придает его речи оттенок академического снобизма, но, почувствовав неподдельный интерес аудитории, он повествует уже с огоньком. С удивлением и не без гордости он осознает, что сумел внести свою лепту в застольную беседу. Эта мысль пробуждает в нем такое простосердечное красноречие, какое он в себе и не чаял, даже в мечтах об учительстве. Старый миф оживает в его устах, дышит свежестью. И тогда он невзначай косится на сводного брата: очарован ли и он, как Джо с семейством? Я глянул на братца Хэнка, надеясь, что и он проникся моим искусством сказителя, но он уставился в грязную тарелку таким пустым взглядом, словно не то слышал эту историю в тысячный раз, не то и в первый не желает подобную чушь слушать. И его ораторское вдохновение сдулось, как проколотая волынка…

(Поэтому когда на следующий день Джон не вышел на работу, я прикинул, что надо как-то загладить вчерашнее. Джо сказал, что это будет трудным делом, парень обиделся всерьезку. А Джен сказала, чтоб я был поаккуратней, не наговорил такого, что еще пуще его расстроит, заместо утешения. Я же сказал им, чтоб они над этим не парились, потому как «нет такой обиды, которой вискарем нельзя залить, особенно когда угощение от души». И на сей раз я был прав. Я нашел Джона в его хибаре, скрюченного, как побитая собака. Однако обещание целой упаковки «Севен Крауна» враз взметнуло его дух. Всегда бы так. Но я знал: и десятью ящиками виски не вытравить той окалины-оскомины, какая снедала-глодала Вив после этой ночи. И вот с этим замечательным чувством я, по мудрому совету Джен, в то утро подыскивал безопасную тему для разговора с Ли. За завтраком я рассказал ему кое-что о башмаках, но это уж совсем технического свойства базар: как лучше смазывать их жиром, почему лучше смачивать перед пропиткой, и почему лучшая смесь — это медвежий жир, баранье курдючное сало и сапожный крем. Тут Джо Бен заявил, что еще вернее — красить башмак сплошняком масляной краской для пола, и мы с Джо схлестнулись — у нас это давний спор, — так что Малому я ничего больше и не поведал. Да я и не был уверен, что он вообще слушает…)