Время гарпии - Пирс Энтони

— Понятно. Но кто же займется этим, если ты собрался сойти со сцены?

— Да уж найдется кому, — с улыбкой отозвался волшебник. — Негоже нам, уже сыгравшим свои роли, занимать места на сцене, не давая выступить молодым. Кстати, это одна из причин, по которым Добрый Волшебник Хамфри держит в тайне местоположение Источника Молодости.

— Но чего я не понимаю, — задумчиво произнесла Глоха, — так с какой стати эти волны безумия оживляют только мои воспоминания. Что, ни у кого другого ничего подобного нет?

— Во всяком случае у меня точно нет, — заявила Метрия. — Я существо инфернальное, сверхъестественное. Души у меня не имеется, совести, само собой, тоже, а потому мое прошлое меня ничуточки не беспокоит. Соответственно никаких будоражащих воспоминаний или снов у меня просто быть не может, даже если бы мне приспичило чем-то таким обзавестись.

— Вот как раз мне очень хотелось бы обзавестись чем-то подобным, — подал голос Косто. — Но увы, у меня тоже нет души.

— У меня, положим, душа имеется, — промолвил Трент. — Какая-никакая, но все-таки есть, так что, по-моему разумению, все дело в том, что ты стояла выше меня по ветру. Если бы первым под порыв безумия попал я, ожили бы мои дурные воспоминания.

— А что, это, должно быть, интересно, волшебник, — пробормотала Глоха, меняя свое положение относительно ветра.

Дымные губы Метрии сложились в ухмылку.

— Вот уж у кого, надо думать, уйма дурных воспоминаний. Четверть века на троне, это вам не шутка.

— Да, я взошел на престол в 1042 году и уступил его волшебнику Дору в 1067. Но эти годы не были самыми страшными в моей жизни. Другое дело те двадцать лет, которые мне довелось провести в Обыкновении. Вот где был ужас так ужас.

— Могу себе представить, — сказала Глоха.

— А что такого плохого в этой Обыкновении? — поинтересовался Косто.

— Так ведь все же знают, что это самое унылое место, какое только можно себе представить, — сказала Глоха. — Там магии нет, вообще никакой! Естественно, что все то время волшебник Трент только и думал о возвращении в Ксанф.

— Ну, не то чтобы только… — пробормотал Трент. — Обыкновения — место грустное, но пищу для размышлений дает и она. Если попытаться ее понять.

— А вот и следующая волна, — с удовольствием сообщила Метрия.

На сей раз Глоха находилась на берегу реки, через которую было переброшено два моста: каменный и деревянный, с подъемным механизмом. На отмели собравшиеся кучкой женщины стирали белье. По одному из мостов катила крытая двуколка, запряженная единорогом, точнее сказать, ниединорогом, поскольку ни единого рога у него не было. В Обыкновении такое животное называется «лошадь».

Оглядев себя, Глоха с удивлением установила, что имеет облик пяти-шестилетней девочки. Человеческого ребенка, в человеческих блузочке и юбочке, без малейшего намека на крылья.

Сидя на высоком берегу, прямо над стиравшими женщинами, она бросила взгляд в сторону, и ее внимание привлек кареглазый мужчина, почти полное отсутствие волос на голове которого отчасти компенсировалось рыжей бородой. Перед ним находилась какая-то странная подставка с плоской доской: бородач поглядывал то на женщин у моста, то на эту штуковину.

Поняв наконец, что он рисует, девочка решила взглянуть на картину, но стоило ей встать и направиться к художнику, как ее окликнула одна из женщин. Ее мать: она не вспомнила это, а просто знала.

— Дитя, не ходи туда. Держись подальше от этого человека. Он сумасшедший.

Девочке пришлось отказаться от своего намерения. Тем временем двуколка уехала, и у моста появился шедший пешком человек. Вид он имел слегка растерянный, одет был чудно, но при этом почему-то казался ей знакомым.

«Ну конечно, — сообразила Глоха спустя мгновение, — это же волшебник Трент».

Выглядел он примерно так же, как в своем нынешнем, омоложенном состоянии, но она уже поняла, что видит первоначального, по-настоящему молодого Трента. Вместе с ним она угодила в его ожившее прошлое. В Обыкновению — ведь это определенно не Ксанф.

Глоха попыталась окликнуть его, но у нее ничего не вышло: дитя, глазами которого она видела Обыкновению, просто глазело по сторонам. Трент, со своей стороны, увидел Глоху, но не узнал ее. Да и не мог, ведь она пребывала в совершенно незнакомом ему обличье. Потом его взгляд остановился на художнике, и Трент, срезав путь наискосок, направился к нему.

Глохе очень хотелось послушать их разговор, но обыкновенская мать девочки запретила ей приближаться к сумасшедшему, и она принялась бегать туда-сюда вдоль берега в расчете оказаться рядом как бы ненароком. В конце концов ей удалось незаметно подобраться на такое расстояние, с какого можно было уловить разговор.

Увы, ее постигло разочарование. Трент действительно пытался заговорить с художником, но тот, казалось, совершенно его не понимал. Глоха мигом уяснила себе суть проблемы: Трент говорил на знакомом ему с рождения ксанфском, а художник знал только обыкновенский. Ну а когда каждый говорит только на своем языке, общаться довольно затруднительно.

В конце концов Трент бросил это дело и направился к мосту. Глоха была не прочь последовать за ним, однако обыкновенская девочка ничего подобного делать не собиралась. Крылатая гоблинша напряглась…

И неожиданно оказалась в прекрасном фруктовом саду. Плодовые деревья цвели, да так буйно, что листьев было не разглядеть. Художник тоже находился там: на сей раз он рисовал сад. Приблизиться к нему Глохе снова не удалось — женщина, глазами которой она смотрела на происходящее, просто проходила мимо, но ей было ясно, что это другое время и другое место.

Поскольку ей хотелось увидеть Трента, а не этого невесть почему постоянно попадавшегося на глаза художника, она напряглась еще разок и снова переместилась в другое тело. На сей раз волшебник выглядел не лучшим образом: одежда его пообтрепалась, лицо исхудало. По всей видимости, чужая страна встретила его неласково, и ему приходилось туго. Однако кое-как приспособиться ему удалось: он устроился поденщиком на ферму и, выполняя черную работу, осваивал местный язык. Возможно, он работал за кров и харчи и спать ему приходилась с курами на сеновале, но сейчас молодая женщина — не иначе как фермерская дочка — дала ему деревянную миску с кашей. Что-то в этой деревенской девице показалось Глохе знакомым…

— Метрия! — попыталась воскликнуть девушка, но, конечно же, у нее ничего не вышло. На сей раз она пребывала в одном из фермерских детишек, причем — фу, как это неприлично — в мальчишке! — тело которого имел такие непривычные для нее особенности, что…

Выбравшись оттуда, она решила, что было бы неплохо присмотреться получше к безумному художнику. Собственно говоря, никаких свидетельств того, что он и вправду безумен, у нее не было: так говорила обыкновенка, но она могла счесть человека сумасшедшим из-за его эксцентричности, необычного внешнего вида или образа жизни.