Поверженный демон Врубеля - Екатерина Лесина

Одинокая слеза поползла по морщинистой щеке. Но жалости Стас не испытывал. Может, черствым уродился, а может, притворство чуял.

Небось плакать – проще всего.

– Значит, эта женщина принесла деньги.

– Ага… авансу… я ж не больно-то поверил, когда Ивашка про клиентку рассказывал. Он любил присочинить. А тут, стало быть, зовет меня к себе. И показывает цельную пачку тысячных. Я столько отродясь не видывал. Во какая была.

Жорик развел пальцы. Судя по всему, полученная Пряхиным пачка была сантиметров пятнадцати толщиной.

Верилось в подобное слабо.

– Двадцать пять штук. Вот чтоб мне сдохнуть, если вру! – Жорик стукнул себя кулаком по груди. – И все как одна новехонькие… Ванька только смеялся, что, мол, это начало… что допишет он свою картину и тогда получит еще десять штук, только не рубликов. А потом и выставку тетка сделает, с которой он, Ванька, станет знаменитым, как этот… Пикассий.

– Пикассо, – поправил Стас.

– Один хрен, – Жорик отмахнулся, Пикассо или нет, его куда больше волновал погибший друг. – А я вот… не поверишь, гляжу на те деньги и думаю, что ничего-то хорошего от этой бабы ждать нельзя… ну вот не бывает, чтоб за какую-то мазню такие деньжищи отвалили! А он мне еще картину свою показывать начал… и такой от… он же спокойный обычно человечек был… малевал, чего покупали… цветочки там в вазе. Котяток еще хорошо разбирали. А тут… поначалу я и не понял даже, чего это там намалевано. Пятна будто бы. Синие там. Зеленые. И красные были, но синих и зеленых больше. А Ванька смеется только. Обозвал этим… замшелым.

– Зашоренным?

– Во-во! Умный был… говорит, отойди к окошку. А картинку, значит, к другой стене отодвинул. И тогда-то увидел, что будто поле какое-то, а на поле – страховидлище лежит с крылами… мол, демон это. А главное, вот клянуся, он на меня глядел! Прям-таки вперил взгляд… мне потом ночью страхи всякие снились. Ванька же баял, что и на него глядит, что говорит, как его писать надобно. А я… я ему эту картинку выкинуть присоветовал. Нарисовал бы своей тетке котяток, глядишь, и успокоилась бы… только ей котятки без надобности, ей демона подавай…

Жорик повел плечами и сгорбился. Обнял себя, вид притом у него сделался совершенно несчастным.

– Он мне картину уже опосля показывал… а в тот раз мы Зинке денег отдали. А она – все расписочки… и еще Гальку в свидетельницы взяли, чтоб честь по чести. Зинка-то деньги взяла, да только перекривилася вся, до того ей деньги брать не хотелося. Думала, что на чужом горбу в рай въедет… ага… ну а Ивашка мне так печально, надо, мол, к этому… ну который в конторе сидит… за завещанием съездить. А то ж выживет Зинка племяшку…

– К нотариусу?

– Во-во! К нему. Я еще посмеялся, мол, рано, Ивашка, ты себя хоронишь. А он мне так серьезно, мол, чую я, друг мой Георгий, что близится мое время. И что скоро призовет боженька грешного раба своего… не подумайте, он-то не больно верующим был. В последние недели только стал заговаривать про бога и про ангелов… из-за картины той. Сжечь ее надобно было… и хрен с ними, с деньгами. Но разве ж Ивашку переспоришь? Авансу он потратил, а остальное… говорит, получит остаток и племяшке позвонит, пускай она едет сюда жить. Комнатку, глядишь, с доплатою выменять можно, на однушечку какую… тогда б и зажили вдвоем… а то и она одна. Тихим стал… и пить почти бросил.

А вот это было уже интересно.

Алкоголик, испытывающий душевное просветление, это одно, а вот просветление такой силы, чтобы пить бросить, – другое.

– Завещанию мы написали. Он написал. И мне повелел, чтоб ежели с ним чего случится, то и позвонить Вальке. Я еще подумал, что дурит он… отдаст свою картину и успокоится…

Жорик поскреб пятерней небритую щеку.

– Кто ж знал, что оно так от выйдет? Тогда-то праздники были… ну и Зинка умотала к детям. Небось осталася бы, но свекруха ейная позвонила, лаялись крепко, вся хата слышала. Вот Зинка и собрала манатки. А там и Галька к кавалеру отчалила. Морду расписала, сама расфуфырилася… мы с Ивашкой вдвоем остались. Но тут мне хозяин звонит, что, типа, выйди на сутки… я и вышел. К Ваньке, помню, заглянул. Он сидит весь такой задуменный… бутылек полный перед ним, а он… еще на меня глянул. А глаза светлые-светлые, прям как на иконе! И говорит, прости, друже Жорик, ежели причинил я тебе обиду какую… и бутылек дал. В честь праздника… я еще подивился. Ладно, когда б налил там, это нормально, а целую бутылку… но я принял. Каюсь. Слаб. Он мне так, с усмешечкой, мол, жаль мне тебя, Жорик, за водкой душу свою губишь. Я-то и обиделся. Гублю, стало быть… а он, значится, святой… Ивашка мне, бросай, мол. Я бросил, и ты сможешь. Ну я и пошел… сначала на работу… сутки пришлося… потом с приятелями посидели… то да се… домой заявился когда, не помню. Вот честно, водка во всем виновата проклятущая… жизни лишила, разум отняла…

Это Жорик говорил с причитаниями, порой повизгивая, но вновь жалости к нему у Стаса не появлялось, скорее брезгливое раздражение.

– А там… деньки-то теплые стояли… и пованивать стало с комнатушки… это Зинка почуяла. Она ж и хай подняла, что Ивашка все засрал… ага, а у самой, можно подумать, чистиня лютая. Но Зинка если во что упрется, то со своего не слезет. В ЖЭС звонила, в полицию… вызвала, чтоб, значит, дверь ломали. Оне и сломали, а там Ивашка лежит… и бутылка рядом… и все, мертвый. Уж несколько ден как мертвый.

Жорик вновь всхлипнул.

– В тот день, как бутылку мне отдал, и помер… и главное, ежели б я остался, то вдвоем… Ивашка никогда один не пил. Примета дурная… а тут вот… и знаете, чего думаю?

– Чего? – мысли Жориковы Стасу были малоинтересны.

– Это картина его… ну или баба… не захотела деньгу отдавать, вот и сунула отравы. Небось решила, что никому до Ивашкиной смерти дела не будет…

– А картина?

– Пропала, – шмыгнул носом Жорик. – Как есть пропала… об ей не сразу и вспомнили… Зинка-то мигом комнату Ивашкину прибрала… думала, что для себя… а я ж Вальке позвонил, и она приехала. Как Зинка верещала! И про долги, и про то, что Ивашка комнату на нее переписать обещался… только не вышло у ей… вещей повыносила… Комод. И стулья. И так, по мелочи. Оне недорогие были, но ей же с паскудским ее характером хоть чего уцепить.

Жорик вздохнул:

– А вы ту бабу найдитя, она виноватая, больше некому. Сгубила человека… ни за что сгубила…

В коридоре пахло котлетами, но не домашними – школьными, сделанными не то из мяса, не то из бумаги. И запах этот, донельзя знакомый, но меж тем отвратительный, вызывал тошноту.

– Наговорилися? – с немалым интересом спросила Галька, выглянув в коридор. – Чего он вам натрепал? Алкашина несчастная… котлетку хотите?

– Нет, – искренне сказал Стас.

– Как хотите, – Галька ничуть не обиделась. – А вам чего за Ивашку надо? Тоже алкаш, только тихий… незлобивый был. А еще ответственный, коль денег займет, то и вернет потом… картинками торговал… да вы заходьте, я все расскажу, чего надо…