Бенедиктинское аббатство - Вера Крыжановская

— Да вот она!

Это был Виллибальд фон Лаунау, брат Розалинды; второй рыцарь, в голубом с золотом, как и Розалинда, наряде и с розой на шляпе, был Левенберг. В первый раз я внимательно осмотрел своего соперника и должен признаться, что он был дивно хорош. Он был высокий и стройный, с вьющимися белокурыми волосами; маленькая бородка оттеняла матовую белизну его правильного лица; но самое чарующее были глаза: большие, черные, задумчивые. Словом, такой, как он, должен пленить женщину.

Как только Розалинда увидела молодых людей, она направила лошадь в их сторону, забыв даже о моем присутствии, и сияющие глаза ее не скрывали любви. Глухая ненависть поднялась в душе моей к красавцу, покорившему ее сердце.

Лео помог ей сойти с лошади и отвел ее к группе дам и рыцарей, сидевших под развесистым дубом. В стороне от общества я заметил высокую фигуру графа фон Рабенау; его красивое лицо было возбуждено охотой, и он разговаривал со старым рыцарем из своих друзей; около него стоял сын, красивый юноша лет двадцати, но его женственное лицо раскраснелось и казалось утомленным, а горящие глаза с досадой следили за каждым движением Розалинды и Левенберга.

«Ага, — подумал я, — ты также ревнуешь, сын великолепного Рабенау».

В эту минуту взгляд отца остановился на нем, и на губах графа появилась нежная, слегка лукавая усмешка. Положив руку на плечо сына, граф Лотарь сказал несколько, вероятно, утешительных для молодого графа слов, потому что лицо того мгновенно просветлело.

Впоследствии я узнал многое об этом молодом человеке, неспособном к серьезной привязанности; между прочим, еще совсем юным он женился против воли отца на пошлой и развратной женщине, сумевшей внушить ему страсть. Брак этот, конечно, не был никогда признан, и графиня-авантюристка умерла неизвестно где и когда; а, может быть, ей даже помогли исчезнуть.

Граф фон Рабенау отвел сына к дамам, внимание которых тотчас привлек этот прекрасный херувим, а сам уселся около молоденькой и хорошенькой вдовушки, за которой волочился и которая таяла и трепетала под его огневым взором.

Насколько позволяла вежливость, я поспешил проститься и вернулся в замок. Меня волновали мрачные мысли; встреча с Розалиндой встревожила мое бронзовое сердце, и ее чарующее лицо постоянно стояло перед моими глазами. Вдруг мне вспомнилось, что я уже видел подобные черты и, странная вещь, именно в удивительном сне, когда провел ночь на лестнице проклятой башни.

«А! — подумал я. — Если белокурая Иоланда похожа на чернокудрую Розалинду, я понимаю, прадед, твою дикую месть».

Вернувшись домой, я заперся в большой комнате, служившей мне кабинетом и спальней. В алькове, закрытом темными драпировками, стояла большая постель с колоннами; около узкого окна помещался мой письменный стол, но в ту минуту я не имел ни малейшего желания работать. Подойдя к столу, я налил себе большую чашу старого вина и, придвинув стул, сел. Опустив голову на руки, я смотрел на сверкавший в большом камине огонь и думал. Я осушал чашу за чашей и пришел наконец к заключению, что эта молодая девушка должна быть моей женой, чего бы это мне ни стоило. Правда, она любит графа фон Левенберга; значит, надо было начать с того, чтобы отделаться от него. Если Лео умрет, она свободна, и я попытаю счастье.

Мне было уже за сорок лет, но никто не дал бы больше тридцати; я был красив, богат, высокого рода, и это могло нравиться женщине. Про то, что я дик и жесток, никто не знал; а жизнь, которую я вел в своем замке, составляла тайну для всех. Только приходилось ждать, потому что в то время каждый жил в своем замке на значительном расстоянии один от другого и часто не виделись целыми месяцами; надо было нарочно искать ссоры, и нетерпеливая ревность моя страдала от такой отсрочки.

Я решил пойти к Кальмору и посоветоваться с Каббалой и звездами. Мы составили гороскоп, который указал мне, что через 18 лунных месяцев соперник мой погибнет от моей руки. Я решил ждать, карауля всякий случай к ссоре с Левенбергом, но через несколько недель решение мое поколебалось; терять таким образом драгоценное время, которым воспользуется Левенберг, казалось мне глупым. Рабенау был опекуном Розалинды, и он, конечно, мог дать согласие на столь блестящий брак своей воспитанницы.

На другой же день я облачился в щегольское платье красного цвета, сверкавшее камнями, сел на белого, как снег, испанского жеребца и в сопровождении внушительной свиты пажей и оруженосцев в моих ливреях направился к замку Рабенау. Узнав о моем прибытии, владелец замка любезно принял меня на парадной лестнице, с той чарующей улыбкой, которая покоряла ему все сердца, пожал мне руку и провел в большую залу, где мы и уселись. Граф Рабенау заметил мой богатый костюм, и на губах его мелькнула тонкая усмешка.

— Я очень рад видеть вас, милый граф, — сказал он, — вы, вероятно, отправляетесь на пир? Будь у меня дочь невеста, — он снова улыбнулся, — столь нарядный костюм и пышная свита возбудили бы во мне крайне лестные надежды. Но, увы, я лишен этой отеческой радости.

Я поклонился, стараясь угадать, с каким намерением он это говорит; но в его глубоком, приветливом взгляде не прочел ничего.

— Надо сожалеть, — ответил я чинно, — что небо отказало вам в дочери, которая, несомненно, была бы так же прекрасна, как отец, и у ног ее вздыхали бы славнейшие в христианстве рыцари. Однако, вы не совсем ошиблись относительно моих намерений, и, взамен дочери, вы имеете воспитанницу, благородную девицу Розалинду фон Лаунау, руку которой я и приехал просить, не желая для будущей графини фон Мауффен другого приданого, кроме ее красоты.

Граф слушал меня внимательно, и, когда я кончил, он с минуту подумал, а потом ответил, вежливо кланяясь:

— Мне может только льстить честь, которую вы оказываете молодой девушке; но — увы — милый граф, Розалинда уже сделала выбор и страстно полюбила рыцаря фон Левенберга. В качестве опекуна я имею только право запретить ей брак, который не одобрил бы, а не принуждать ее выходить за кого-либо против ее желания, что, может быть, и потребовал бы от родной дочери, в виду такой блестящей партии.

Я понял намерения, которые он хотел скрыть своими ловкими и льстивыми речами; чтобы избавить от неприятностей обожаемого сына, он не разрешит брака с Левенбергом и отстранит всякие другие предложения. Он приглашал меня остаться обедать с ними, но в том состоянии, в каком я находился, я отказался и холодно простился. Рабенау заметил мое негодование и сказал, пожимая руку:

— Не сердитесь на меня, милый граф; я так же невиновен, как и вы, в таком положении вещей. Если бы я сам явился искателем руки прекрасной Розалинды, то одинаковая же с вами участь ожидала бы и меня. Утешьтесь тем, что я употреблю весь свой авторитет, чтобы не допустить в настоящую минуту никакого другого брака, ввиду молодости моей воспитанницы.

Я ничего не ответил и, поспешно откланявшись, сел на лошадь. Я был взбешен: я, богатый и знатный граф фон Мауффен, получил формальный отказ, и, несомненно, свита моя догадывалась, как о цели моего визита, так и моей неудаче. Скрывая досаду под напускной холодностью, я шагом проехал подъемный мост и направился к своему замку.