Королевская аллея - Франсуаза Шандернагор

В декабре месяце дети снова тяжко занемогли; у маленького герцога сделалось гнойное воспаление на ноге, заставлявшее опасаться за его жизнь.

Вокруг больного расселись врачи в черных мантиях и широкополых шляпах, под председательством господина Дакена, самого глупого из всех «эскулапов» на свете, коего госпожа де Монтеспан навязала Королю в лейб-медики.

«Бурно прогрессирующие болезни имеют обыкновение заканчиваться в нечетные критические дни, каковые суть 5-й, 7-й, 9-й, 11-й и состоящий из двух нечетных чисел 14-й дни, — преважно объявил он мне, соблаговолив на минуту оставить свою весьма убогую латынь. — Итак, смотрите: нынче у нас 15-е декабря, стало быть, нужно ожидать кризиса только к 5 января. Но ежели, вопреки данному установлению, лихорадка окончится в четный день, сие произойдет лишь потому, что природа, наскучив и пресытившись болезнью, самолично устранит препятствие, мешающее нормальному ходу вещей, из чего, однако ж, не следует, что пациент выздоровел. Я, по крайней мере, не осмелился бы считать его исцелившимся противу столь солидных и обоснованных законов». Видя, что мой малыш обречен стать жертвою этого коновала, я с ужасом думала: уж не Бог ли отвечает столь жестоким знаком на мою мольбу о свободе, обращенную к нему на следующий день после моего падения; уж не решил ли Он разорвать мои цепи именно таким образом, отняв у меня герцога дю Мена?!

В январе я подписала договор на покупку Ментенона. Боясь надолго покидать моих маленьких больных, я отлучилась всего на два дня и с радостью увидела большой, крытый сланцем, замок, очень похожий на тот, что в Мюрсэ; он стоял в предместье небольшого городка, на берегу реки Эр, чьи воды текли по его широким крепостным рвам; чудесные лужайки, обширный парк и красивейшие окрестности ласкали взор.

Я вернулась в Сен-Жермен тем более неохотно, что мне снова приходилось терпеть непостоянный, а в последнее время вовсе непереносимый нрав госпожи де Монтеспан. Я решительно не понимала эту женщину, она то терзала, то ласкала меня; то держала подальше от Короля, то толкала к нему; все это сопровождалось злобными поношениями, жестокими выходками и полнейшим отсутствием логики. Я не осмеливалась жаловаться на нее Королю и все сносила молча.

По здравом размышлении, я понимала, что Король не считает нашу связь чем-то особенным и по-прежнему любит только одну женщину — Франсуазу де Рошшуар-Мортмар, маркизу де Монтеспан.

И однако в этом году Король впервые решился защитить меня от нее.

В один из февральских дней он играл в карты с несколькими придворными в комнатах своей возлюбленной; я забавляла принцев, показывая им кукольный домик с восковыми фигурками, подарок госпожи де Тианж, как вдруг «прекрасная госпожа» обрушила на меня невиданный доселе гнев. Несколькими днями ранее она обнаружила связь Короля с одной юной хорошенькой фрейлиной Мадам[54]и, не имея возможности отомстить ей, вымещала свою ярость на окружающих.

Началось это, как всегда, с хорошо знакомой мне прелюдии. «Госпожа Скаррон, — приказала она, хлопнув в ладоши, — принесите мне стакан воды!» Один из лакеев прибежал было на зов. «Нет, — сказала фаворитка, — я хочу, чтобы мне услужила сама госпожа Скаррон». Я исполнила и этот и еще два-три подобных каприза, но тут «прекрасная госпожа» сменила тему: мой брак со Скарроном дал ей пищу для нового представления.

— Скажите-ка, госпожа Скаррон, ваш муж, господин Скаррон, был весьма смешон, не правда ли?

— Мадам, — мягко ответила я, — он был болен. Не знаю, право, что уместнее — сострадать больным или осмеивать их. На мой взгляд, это зависит от характера тех, кто их окружает.

Я знала, как опасно давать маркизе отпор, когда она находится в столь злобном настроении — на каждый выпад она отвечала десятком новых, — но, будучи от природы гордой и самолюбивой, я не всегда могла обуздать свою мятежную натуру. Гости затихли и внимательно следили за нашим поединком, коего исход был ясен для всех, включая меня самое; в глазах прекрасных кавалеров и дам сверкала та же свирепая жажда крови, что у римлян, бросавших безоружного христианина на растерзание львам.

— Известно ли вам, Марсийяк, что в молодости госпожа Скаррон пленила множество сердец; об этом столько написано! Ведь это вам, мадам, Жиль Буало, брат нашего сатирика[55], посвятил известный катрен, в коем весьма остроумно украшает рогами лоб вашего супруга?

— Я вижу, вам нравится быть моим биографом, мадам. Но должна вас разочаровать: в этом отношении мне не в чем себя упрекнуть, да и будь у меня повод стыдиться, вы, я уверена, согласитесь со мною, что лишь тот, кто никогда не грешил, мог бы бросить в меня первый камень.

Все затаили дыхание. Тигрица слегка дрогнула от моего намека, но тут же бросилась в атаку с возросшею яростью, и я поняла, что перед этим шквалом оскорблений самое разумное смолчать.

— Говорят, у господина Скаррона не было ни гроша за душою, и гостям, желавшим у него поужинать, приходилось носить с собой еду… Вообразите, дорогой Лангле, что госпожа Скаррон продавала мебель у порога собственного дома, чтобы рассчитаться с долгами… Когда я брала бедняжку Скаррон к себе на службу, она жила в такой нужде, что держала одну лишь кухарку на все хозяйство. Зато нынче я не устаю восхищаться ее шитыми золотом платьями. Однако, мне кажется, эта долгая бедность оставила в ней что-то мещанское, не правда ли, Лангле? Вам следовало бы пойти к ней в советчики; она не глупа и скоро научится держать себя в обществе…

Она ничего не упустила — ни «Приют Безденежья», ни глупости, написанные Скарроном о Королеве-матери во времена Фронды, ни «пост», к коему принудил меня супруг; далее посыпались вариации — по ее мнению, весьма остроумные, — имени Скаррона: Скотон, Скверной, Скакун, Скаред, Скопец и т. д. Марсийяк, сын моего старого друга Ларошфуко, Лангле и вся прочая братия хохотали до слез.

Впервые Король оказался свидетелем подобной сцены; вдобавок, его любовница была нынче в ударе. Но он молчал, не глядел на меня и продолжал невозмутимо играть в карты.

Потом эта буря, не находя должного отклика, улеглась так же внезапно, как и возникла. Кто-то помянул Данжо, и фаворитка тотчас ухватилась за эту свежую добычу; она ненавидела Данжо, некогда служившего посредником между Королем и мадемуазель де Лавальер. Увидев, что обо мне забыли, я выждала несколько минут, чтобы придти в себя, и когда мое бешено стучавшее сердце утихло, а с ладоней сошли отметины от впившихся в них ногтей, вполголоса обратилась к Королю: «Сир, я полагаю, госпожа де Монтеспан более не нуждается во мне нынче вечером. Могу ли я просить Ваше Величество позволить мне удалиться?»

Король улыбнулся, кивнул и в тот миг, когда я уже переступала порог, медленно и очень громко произнес: «Я бесконечно благодарен вам за все оказанные мне услуги, госпожа де Ментенон!»

Очутившись в передней, я вынуждена была прислониться к стене; голова у меня кружилась — от счастья, от изумления, от признательности: Король назвал меня госпожою де Ментенон!