Хроники тысячи миров - Джордж Мартин

– Ах, Холт, – отозвался даньлай, – нет работы. Нет корабля людей. Нет работы для человека.

– Мне все равно. Мне подойдет любой корабль. Я полечу с даньлаями, седрийцами, уллами, с кем угодно. Техника прыжков у всех одинаковая. Устройте меня на корабль, который прилетел вчера.

– Но корабля не было, Холт, – сказал лисюган, и зубы его блеснули. – Говорю вам, Холт. Не было, не было. На будущей неделе приходите. Приходите на будущей неделе.

В его голосе звучало явное желание поскорее отделаться от назойливого просителя. Холт научился распознавать эту интонацию. Как-то раз, несколько месяцев назад, он не внял сигналу и попытался настоять на своем. Но лис-конторщик вызвал своих, и Холта вытурили силком. В течение следующей недели по утрам были закрыты все двери. Теперь Холт знал, когда пора уходить.

Выйдя в тусклый рассвет и прислонившись к стене, Холт попытался унять дрожь в руках. Надо держаться, напомнил он себе. Только нужны деньги и жетоны на еду. Почему бы не пойти на добычу прямо сейчас? Потом можно зайти в «Ангар» и назад, к Сандерленду. А что касается работы – всегда остается завтра. Нужно только потерпеть.

Бросив взгляд на Макдональда, которому терпения не хватило, Холт зашагал по пустынным городским улицам.

Холт с детства любил звезды. Бывало, даже в лютые морозные годы, когда на Имире цвели ледяные леса, он отправлялся ради звезд на ночные прогулки. Он шел и шел, пока огни города не меркли у него за спиной, и попадал в сверкающее бело-голубое царство морозных цветов, и ледяных паутин, и горькоцвета. Там он задирал голову и смотрел на небо.

Зимними годами ночи на Имире тихие, ясные и очень черные. Луны здесь нет. Только звезды и тишина.

Холт старательно выучил названия – не звезд, которым больше не давали имен и присваивали только номера, а тех планет, что обращались вокруг них. Он был сообразительным мальчуганом, запоминал быстро и прочно, и даже его суровый практичный отец немного гордился успехами сына. Холт помнил бесчисленные вечеринки в Старом доме, когда отец, захмелев от летней браги, выводил своих гостей на балкон, чтобы похвастать эрудицией отпрыска. «А эта? – спрашивал старик, держа в одной руке кружку, а другой тыча вверх. – Вон та, яркая!» – «Архана», – отвечал парнишка с непроницаемым лицом. Гости улыбались и вежливо удивлялись. «А вон та?» – «Бальдур». – «Вон та, та и те три ярких?» – «Финнеган и Джонгенрн. Мир Селии, Новый Рим и Катэдей».

Названия легко, без запинки вылетали из мальчишеских уст, а обветренное лицо отца морщилось улыбкой, и он все не мог остановиться, пока гости не начинали явно тосковать, а Холт не заканчивал перечислять все миры, какие можно увидеть с балкона Старого дома на Имире. Он всегда ненавидел этот ритуал.

Хорошо еще, что отец никогда не увязывался за ним в ледяной лес, потому что вдали от городских огней было видно несколько тысяч новых звезд и Холту пришлось бы зубрить тысячи новых названий. Позже он так и не запомнил все имена далеких тусклых звезд, не принадлежавших людям. Однако запомнил все-таки немало – и бледные звезды Дамуша поближе к Ядру, и красноватое солнце Немых Кентавров, и рассеянные огоньки, где орды финдаев потрясали своими вымпелами на пиках, – он знал их и еще много других.

Приходил он в тот лес и когда стал постарше, теперь уже не всегда один. Он приводил сюда всех своих подружек и впервые познал сладость любви под светом звезд в год лета, когда деревья сыпали на землю лепестки, а не льдинки. Иногда он заговаривал о звездах с любовницами или друзьями, но слов не хватало. Холт никогда не отличался красноречием и не мог выразить всего, что хотелось. Да он и сам не вполне понимал, чего хочет.

После смерти отца, получив в наследство Старый дом и поместье, он хозяйничал в них долгий зимний год, хотя ему исполнилось всего двадцать земных лет. А когда началась оттепель, все бросил и уехал в Имир-Сити. Там готовили к отправке торговый корабль – он должен был лететь сначала на Финнеган, а потом к дальним мирам. На него Холт и устроился.

День разгорался, на улицах появились первые прохожие. Даньлаи расставляли между хижинами свои лотки с закусками. Через час-другой ими запестрят все улицы. Показались и немногочисленные тощие ул-менналеты, ходившие, как обычно, группами по четыре-пять. В бледно-голубых балахонах чуть ли не до земли они, казалось, не шли, а плыли по воздуху – странные, важные, призрачные. Их мягкая серая кожа была припудрена, влажные глаза смотрели задумчиво. Ул-менналеты всегда выглядели умиротворенными, даже здешние жалкие создания, оставшиеся без кораблей.

Пристроившись к одной из таких групп, Холт ускорил шаг, стараясь не отстать. Торговцы-лисюги не обращали внимания на важных ул-менналетов, но Холта, когда он проходил мимо, окликали. И смеялись своим пронзительным лающим смехом, когда он пропускал их оклики мимо ушей.

Неподалеку от седрийского района Холт отстал от уллов и юркнул в узенький переулок, показавшийся ему пустым. Предстояла работенка, и как раз тут.

Холт углубился в гущу пожелтевших лачуг-пузырей и почти наугад выбрал одну из них. Пластиковая лачуга была старая, тщательно отполированная снаружи. Деревянную дверь украшали резные символы гнезда. Конечно, заперта. Холт навалился плечом и толкнул посильнее. Дверь не поддалась, тогда он отступил на несколько шагов и ударил ее с разбегу. После четвертой попытки дверь с треском распахнулась, но Холта шум не смутил: в седрийской трущобе никто его не услышит.

В пузыре царила кромешная тьма. Холт нашарил возле двери тепловой фонарик, подержал в руке, пока тепло ладони не превратилось в свет, потом не спеша осмотрелся.

Тут жили пятеро седрийцев – трое взрослых и два детеныша. Они лежали на полу, свернувшись в бесформенные комки. Холт на них едва взглянул. По ночам при виде седрийцев человека охватывал безотчетный страх. Холт не раз встречал их на темных улицах Каменного города – они переговаривались на своем стенающем языке и зловеще раскачивались из стороны в сторону. Их сегментированные тела разворачивались в трехметровых белесых червяков с шестью специализированными конечностями – двумя плоскостопыми ногами, парой тонких раздвоенных щупалец и страшными боевыми клешнями. Их глаза, огромные плошки, светящиеся фиолетовым светом, видели в самой кромешной тьме. Ночью седрийцев следовало избегать.

Днем они напоминали куски мяса.

Холт обогнул спящих и ограбил хижину. Он присвоил ручной тепловой фонарик, настроенный на мутный лиловый свет, больше всего любимый седрийцами, жетоны на еду и клешнеточку. Отполированные и украшенные драгоценностями боевые клешни какого-то прославленного предка, прикрепленные на почетном месте к стене, Холт не тронул. Если украсть семейного божка, то всем обитателям гнезда придется либо найти вора, либо покончить с собой.

Наконец он отыскал колоду волшебных карт – дымчато-темных деревянных дощечек, инкрустированных железом и золотом. Он сунул их в карман и ушел. На улице было по-прежнему пустынно. Посторонние редко забредали в седрийские кварталы.

Холт быстро вернулся на главную улицу, широкую, посыпанную гравием дорогу, ведущую от космодромного ветролома к воротам Каменного города, до которого было пять километров. На улице стало людно и шумно, и Холту пришлось проталкиваться сквозь толпу. И, куда ни пойди, всюду бегали лисюги. Они смеялись и лаяли, скалились и щелкали зубами, задевали своим рыжеватым мехом голубые одежды ул-менналетов, панцири крешей, складчатую кожу зеленых лупоглазых линкелларов. В лавчонках продавали горячую еду. От дыма и запахов стало тяжело дышать. Холт прожил на Немочи несколько месяцев, прежде чем научился различать ароматы местной кулинарии и запахи обитателей.