Мастер осенних листьев - Андрей Кокотюха

Сме…

Эльга неожиданно поняла, что, наклонившись, так и не открыла глаза. Как же она видит? Почему Деодор четок до морщинок у переносицы, до волоска в носу, до аккуратно зашитого справа воротника свитки?

Она спряталась за марбетту.

Кошмар! Или не кошмар? Или так и должно быть? А если это уже мастерство? Матушка-Утроба, можно же по городу на спор…

Даже ночью!

А набивать букет тоже, что ли, с закрытыми глазами? Нет, оказалось, ни доски, ни листьев так не видно. Вот ведь неудобство.

Но Деодор…

Эльга снова зажмурилась, и гость тут же проступил сквозь тьму и, наверное, сквозь стол и марбетту.

Кто ты, Деодор? – спросила Эльга, и льнущие к друг другу листья липы, мясистые листья репейника зашевелились, зашелестели, рассыпая во тьме слова.

Я – Деодор. Я боюсь. Я неуверен. Но я хорош. Я богат. У меня никого нет. Я люблю. Я люблю женщин. Я люблю женское тело. Я люблю поесть. Я ленив. Я быстро загораюсь. Я несколько раздобрел и стыжусь…

Тише, тише, сказала им Эльга. Я вам помогу.

Это было странное чувство. Она забирала листья из мешка, словно черпала их из Деодора. Она словно самого Деодора переносила на букет, бережно, стараясь не потерять ни одной черточки характера, ни одного черенка и зубчика.

Мой отец рано умер. Я сплю до полудня, но могу встать и позже. Во мне, кажется, нет чего-то важного. Я легко все бросаю. Я всех бросаю. Я остываю. Я люблю пирожки из пекарни на углу, их делают с сыром. Дочь пекаря мне очень нравится, но я вижу, что не нравлюсь ей. Не то чтобы у меня было много женщин…

Две. Всего две.

Это то, что внутри. Скрытое. Спрятанное. Мое.

Листья теснились сложным, не совсем понятным даже Эльге узором. Липа, репейник, малина. Все нашептанные, все услышанные слова. Букет не складывался в узнаваемое лицо, но на нем странной, болезненной картиной прорастал сам Деодор.

Совсем не такой, каким казался.

Я пью на ночь много фруктовой воды. Я люблю смотреть на звезды. Люблю лежать на женщине, когда она, теплая, дышит подо мной. В Гуммине есть дом в три этажа, ближе к северной окраине. Там платят за вход…

Необходимые листья вдруг кончились.

Эльгу охватила паника. Где? Где? Пальцы кружили в саке, но почему-то попадалось все не то: дуб, береза, мелкие, будто медные монетки, листики строжи – низкорослых кустиков, встречающих тебя чуть ли не на каждой дорожной обочине. Из горла Эльги непроизвольно вырвался полустон-полукрик.

Где?

– Тише, тише.

Унисса силуэтом возникла сбоку, сак пропал, отдалился в шорохе, пальцы сжались, выдернутые из привычной среды, но – хлоп! – через мгновение снова оказались в мешке, только куда более просторном.

– Делай, – сказала Унисса.

Но Эльга ее не услышала. Она не слышала и не видела ничего. Она ловила знакомые голоса.

Рука, как рыба, попавшая из банки в реку, обрадовалась простору и завертела круги, проникая все глубже, к самому дну.

Листья! Милые мои!

К пальцам, к ладони, нужным ворохом. Сейчас, Деодор, сейчас. Эльга шептала букету, который и был настоящим Деодором, как маленькому, как котенку, названному по имени первой, детской еще любви.

Сейчас.

Она не смогла бы объяснить, почему делает именно так, почему набивает именно этот, а не иной узор, почему ритмично постукивает пальцами. Мастерство часто проявляет себя странным образом, оставляя мастера словно бы ни при чем, отдалив его, но завладев его руками.

Возможно, на самом деле это и есть мастерство, когда без остатка растворяешься в том, что делаешь, когда непонятно вообще, есть ты или нет, дышишь ли, существуешь ли, или сам ты – букет.

Барбарис, дрок.

Листья теснились, листья вплетались, переливы света плыли от одного края доски к другому, расцветая оттенками.

Чуть-чуть яблони. Закругление. Очень осторожно ноготком. Веточка пижмы с желтыми головками соцветий.

Вот он, Деодор.

Деодор обнаженный. Неуверенный, в противовес развалившемуся прообразу на лавке. Не всегда приятный. Обидчивый. Прячущий боль за смехом и развязностью. Не умеющий шутить. Воспитанный матерью. Человек, который ходит за любовью в дом на северной окраине и вздыхает по дочке пекаря.

Весь он.

С неясными мечтами и грязными желаниями. Способный как на гнусность, так и на героический поступок. Чего в нем больше?

– Поправь его, – шепнула сбоку Унисса.

– Как?

– Сделай чуточку лучше.

– Я не умею.

– Присмотрись – сама увидишь.

И точно.

Стоило Эльге отнять руку и взглянуть на букет целиком, она сразу поняла, где рисунок теряет гармонию и четкость, где листья сплетаются нарывом, а где, наоборот, обрываются в пустоту и узор неловко скачет с соцветия на соцветие. Впрочем, мизинец ее уже знал, где подрезать, а глаза видели, как это будет.

Пальцы… Ах, остальные пальцы были уже при деле, просеивали, сортировали, выбирали Деодору будущее.

Папоротник. Жасмин. Горький осот.

Нет, Эльга не хотела перекраивать Деодора наново. Да это и не получилось бы. Она вдруг поняла, что менять можно только то, к чему человек и сам внутренне готов, что допускал в себе мысленно.

Иное разве что грандалю было подвластно.

Эльга коснулась букета, и Деодор за столом вздрогнул. Очень нежно, медленно она подровняла липу и пропустила между листьями крохотные стебельки папоротника. Это надежда, живущая в человеке. Придет время, и она расцветет настоящим чудом. Рядом с репейником поселились нарезанные ногтем завитки осота. Это горечь, это неудовлетворенность собой, это желание меняться.

И третье.

Жасмин. Любовь. Огонек в сердце. Деодор хочет этого всей душой, но ищет не там, не в той стороне, не ту.

Осторожно и легко пробежав по букету подушечками пальцев, Эльга подсунула тонкие белые лепестки к чарнику. Вот так.

Она выдохнула.

– Все? – спросил Деодор.

Унисса встала у Эльги за спиной. Ее молчание длилось долго. Она смотрела на букет, легко, ногтем теребя ткань платья на бедре. У Эльги свело живот.

– Хм, – наконец сказала мастер голосом, похожим на лиственный шелест. – Я бы сделала иначе. Но так тоже хорошо.

Неужели?

Эльге показалось, будто все мышцы в ней разом ослабли. Было удивительно, что она не стекла со стула на пол.

Хорошо. Чудо как хорошо.

– Деодор, – Унисса сняла доску с марбетты, – мне кажется, вам следует оценить работу моей ученицы.