Камень духов - Александр Кердан

– Вот она, молодежь! Распустились! Это все иноземное воспитание, вольтерьанство, будь оно неладно… – проворчал Фок. – Ну-с, что еще болтал мичман?

– Дивов ссылался на членов Государственного совета: Мордвинова и Сперанского, якобы они полностью находились на стороне заговорщиков и в случае успеха мятежа вошли бы во Временное правительство…

Фок закрыл свою книжицу и недовольно сказал:

– Мало ли что пьяному мичману на ум придет… – Фок был дружен с Мордвиновым и даже состоял с ним в дальнем родстве. – Этак он и нас с вами, господин барон, в сообщники зачислит!

Барон настаивал:

– Вы напрасно недооцениваете слова этого Дивова… Адмирал Мордвинов, смею заметить, давний член попечительского совета Российско-Американской компании. А там самое что ни на есть гнездо бунтовщиков.

– Дорогой барон, мы арестовали Рылеева и других служителей, которые оказались на подозрении, но нельзя же всю компанию из-за двух-трех негодяев подвергать обструкции! Признайтесь, чем это купцы вам так насолили?

– Вам хорошо известно, милостивый государь, что я пекусь не о собственной корысти, а о благе Отечества нашего, – надулся Барон.

Настал черед улыбнуться Фоку. Его улыбка обезоруживала.

– Полноте сердиться, мы знаем друг друга не первый год… Я пригласил вас не за тем, чтобы ссориться. Скажите мне лучше, барон, не сыщется ли у вас каких дел в Москве? Мне бы там очень пригодились в самое ближайшее время ваш ум и ваши связи…

Барон прислушался к вою ветра в печной трубе, поежился, вспоминая, как по дороге к Фоку мороз пробирал до костей даже через медвежью доху: «Тащиться в этакую даль по лютой стуже!» Однако вслух сказал иное:

– К чему все эти китайские церемонии, mon cher? Говорите, что интересует вас в Первопрестольной. Разве я вам когда-то отказывал?

– Вот и ладно, – сказал Фок, пряча записную книжку. – Само собой, все ваши расходы мы берем на себя, ну и причитающиеся комиссионные… Думаю, о сумме мы сможем договориться…

Барон, потеребив бриллиантовую заколку на пышном галстуке, кивнул.

– От московского полицмейстера генерала Шульгина, – зачем-то понизив голос, хотя в доме они были одни, сказал Фок, – нами получено известие, что в Москве появилась компания карточных игроков, точнее сказать, шулеров, кои в буквальном смысле раздевают приезжих дворян, особливо молодых и неопытных людей. Недавно они обыграли молодого Полторацкого на семьсот тысяч, а когда тот попытался жаловаться губернатору Голицыну, тот делу хода не дал. По мнению Шульгина, шайка картежных мошенников и организована самим губернатором из числа своих служащих, коим он потворствует и коих защищает. Шульгин и начальник московского жандармского округа жалуются на Голицына, что тот либеральничает с масонами, продолжающими свои сходки вопреки указу государя. Есть подозрение, что губернатор что-то знал и про тайные вольнодумные общества, но надлежащих мер по прекращению их зловредной деятельности не принял…

– Мне доводилось слышать о старике Голицыне, – сказал Барон. – Кто-то из московских знакомых говорил, что на все прошения у князя припасено два варианта ответа: либо «сей вопрос не стоит выеденного яйца», либо «меры уже приняты»… Но ни в первом, ни во втором случае ничего не делается…

– Tout bien pris, я и прошу вас отправиться в Москву, чтобы на месте разобраться во всем… Но, как говорят французы, ne reveillez pas le chat quidort!

6

Кто выдумал, что правда искусства выше правды жизни? Наверное, сочинители романов. Придумали для собственного утешения, ибо ни один из них не повернет сюжет так, как делает это сама жизнь. Она меняет эпизоды, как тальи фараона, сводит и разводит человеческие судьбы, переплетает их самым невероятным образом. Бывает, что верных друзей превращает в злейших врагов, а бывших противников, напротив, в добрых товарищей…

Мог ли генерал-майор Павел Иванович Кошелев, будучи губернатором Камчатской области, предположить, что когда-то встретится с возмутителем спокойствия во время первой кругосветной экспедиции россиян графом Федором Ивановичем Толстым, как с лучшим другом? Любому, кто сказал бы ему об этом, рассмеялся бы генерал прямо в лицо!

Но вот четверть века спустя, в первую святочную неделю нового, тысяча восемьсот двадцать шестого года от Рождества Христова, в ресторации Английского клуба, что на Тверском бульваре в Москве, такая встреча состоялась.

Генерал и граф крепко обнялись, как делают это боевые побратимы после долгой разлуки, и, не обращая внимания на окружающих, заговорили, перебивая друг друга:

– Ба, Павел Иванович! Ты ли это!

– Здравствуй, Толстой, вот уж никак не ожидал тебя встретить!

– Ты, генерал, какими судьбами в Москве? Надолго ли? Да что ж мы стоим, давай за мой стол! Милости прошу…

– Уволь, Федор Иванович, я уже отобедал… К тому же проездом, засветло хочу из Москвы выехать.

– Нет, батенька мой, так дело не пойдет! Это не по-русски. Без чарки я тебя не отпущу, уж не обессудь!

– Эх, ваше сиятельство, ты все такой же неугомонный, – почти сдался Кошелев.

– Такой, токмо вот из брюнета все больше в блондина превращаюсь, – граф показал на свои кудри, изрядно подернутые сединой.

– Седина бобра не портит…

– То ж бобра, – рассмеялся Толстой, увлекая Кошелева за собой. – Ну, уважь, не откажи в любезности!

– Ладно, Федор, уговорил… Но учти, я ненадолго, – сказал генерал, как бы оправдываясь перед самим собой за проявленную мягкотелость. – И то верно, когда еще поговорить случай представится…

Они подошли к круглому дубовому столу. Граф кликнул официанта. Тот мгновенно застелил свежую скатерть, поменял приборы и застыл с салфеткой и карточкой в руках. Граф сделал заказ и снова обратился к Кошелеву:

– Так ты не ответил, Павел Иванович, куда путь держишь? В отпуск или в дивизию? Ты ведь, как я помню, служишь где-то под Вильно…

– Служил. А теперь вот еду к нашему общему знакомцу Алексею Петровичу Ермолову. Наконец-то получил от него вызов…

Генерал от артиллерии Ермолов – командующий отдельным Кавказским корпусом и генерал-губернатор Кавказа и Астраханской губернии – был как раз тем человеком, который тринадцать лет назад примирил Кошелева с Толстым. Случилось это в конце тысяча восемьсот двенадцатого года. Ермолов, в то время еще генерал-лейтенант, только что назначенный начальником всей артиллерии на период заграничного похода, встретился с Кошелевым, приехавшим в действующую армию с Камчатки. Генералы знали друг друга с молодых лет, когда оба участвовали в войне с польскими повстанцами под командованием самого Суворова. Полководцы суворовской школы, они уважали друг друга за храбрость и прямоту суждений. В палатке Ермолова и столкнулся Кошелев с Толстым, за смелость, проявленную при Бородине, заслужившим чин полковника и Георгиевский крест. Ермолов знал графа как близкого друга своего кузена Дениса Давыдова – известного партизана и поэта. Они оба и ходатайствовали о награждении графа, который в ту пору был простым ополченцем, о восстановлении его в офицерском звании. Узнав каким-то образом о взаимной неприязни Кошелева и Толстого, Ермолов взял на себя роль миротворца.