Хроники Проклятого - Ян Валетов

Камни все еще излучали накопленное за день тепло, но климат пустыни давал о себе знать – стало значительно прохладнее.

– Но были деньги на очень дорогой письменный прибор? Кто же он тогда? Вы же видели одежду? – продолжила мысль Арин. – Он в калигах пехотинца, на нем кетонет, нет дорогих доспехов, нет украшений на теле… Рядом лежит обычный солдатский гладиус, а не инкрустированный серебром меч. Зачем ему такой перстень на пальце? Кто будет носить железный перстень для красоты? Особенно если не носит ничего другого?

– А он точно железный? – переспросил Кац.

– Думаю да, – подтвердил Шагровский. – Я снимал руки в режиме «макро» – скорее всего, железный. Такая массивная грубая «гайка»… Покрыт ржавчиной, буквально коркой… А что такое перстень смертника?

– Перстень смертника? – начала было Арин, но запнулась и продолжила только тогда, когда профессор кивнул головой. Несмотря на всю демократичность дядюшки, его авторитет был неоспорим. – Это кольцо, которое одевали на казненного после смерти, для опознавания останков на случай эксгумации. Римляне были большими бюрократами, даже бульшими, чем израильтяне сегодня, и очень любили порядок во всем…

– Ты же знаешь, – подхватил дядя Рувим, – что тех, кого подвергали смертной казни, хоронили в безымянных могилах? Наказание безвестностью и после смерти… Так вот, после снятия тела с креста, например, перед тем как закопать, на палец мертвецу одевали перстень с насечками. И с ним вместе хоронили. На могиле ставили только номер, но в документы записывали: имя погребенного и соответствующее количество насечек на кольце. Таким образом, если вдруг кому из администрации понадобилось бы выяснить, кто именно лежит в могиле, для учета например, то для этого не понадобилось бы много времени. Достаточно знать, где могила – а могилы они нумеровали аккуратнейшим образом, – раскопать ее, посмотреть на перстень – и все! По количеству насечек ты легко сопоставишь тело с именами из списка даже спустя десятки лет. Но! Человек, которого мы здесь нашли, умер не на кресте! И вряд ли бы был похоронен в «мине»… Значит, он надел на себя перстень, будучи живым, а живые обычно такие перстни не носили. Евреи, знаете ли, народ суеверный и к мертвым у них отношение особое!

– А если это на память? – предположила девушка. – Перстень же не всегда носят для украшения? Так? Мало ли как попало к мумии это кольцо… Казненный римлянами друг, сын, отец! Ведь уже понятно – мы нашли одного из сикариев, а для них умереть на кресте было делом обычным!

– Тов меод![85]– согласился профессор. – Я тоже считаю, что тело принадлежит сикарию, хотя не могу утверждать на все сто процентов. В Мецаде к этому времени было много разного народа, сразу и не разберешься. Но непримиримому иудею носить на себе кольцо мертвеца… Ну не знаю, не знаю… Обязательно посмотрим завтра. Думаю, что оксидная корка защитила перстень от разрушения, а ее мы уберем в два счета… И посмотрим, девочка моя, не подвела ли тебя интуиция!

– Можем даже сегодня, – предложил Валентин. – Палец усох, перстень практически лежит рядом с телом. Я без труда его сниму, не побеспокоив мумии. Все равно надо изымать тубус и письменный прибор, а значит, трогать эту руку…

– Если сможешь снять, ничего не сломав, – давай! – кивнул дядя Рувим. – И мы прямо сегодня его и осмотрим. А вдруг появятся какие мысли? Готовы, ребята? Тогда вперед!

Когда небо на западе окончательно потеряло красноватый оттенок и на пустыню набросила свое звездное покрывало апрельская ночь, в рабочей палатке на столе уже лежали найденные в «мине» предметы.

Поужинали наспех – слишком велико было нетерпение, которое испытывали члены экспедиции. И дай им волю, под штабным навесом собрались бы все, но профессор Кац был непреклонен – с находками оставались работать Арин, Борух и он сам, Валентин допускался как документалист, с камерой и фотоаппаратом. Остальные будут ознакомлены с результатами по окончании работ. Народ, конечно, поворчал, но разошелся по палаткам – спорить с начальством, конечно, не возбранялось, но характер дяди Рувима был хорошо известен в экспедиционной среде.

Естественно, что в первую очередь археологи взялись за тубус. Он был сделан из кожи очень плотной, толстой и некогда превосходно выделанной. Нынче же верхний слой покрылся мелкими трещинками, но все равно не лопнул окончательно, а всего лишь утратил упругость.

Осторожный Борух, касаясь артефакта легкими движениями пианиста-виртуоза, разве что не облизал кожаный цилиндр и предположил, что он изготовлен из буйволовой шкуры, прошит жилами и склепан медными заклепками, которые потускнели от времени, но не съедены коррозией ни на долю миллиметра.

– Только его так не открыть, – сообщил он, буквально проводя по тубусу своим немаленьким носом. – Крышка и корпус между собой срослись… Видите, как затянуло? Я бы попробовал распороть днище. Хотя там, я думаю, не лучше, все сшито добротно, внахлест. И боковой шов такой же… Разве что вскрыть мини-пилой, вот здесь, – он указал на крышку. – Тогда мы наверняка не зацепим документы, если они там есть, а после этого любой реставратор, если у него руки не из жопы, легко придаст этой штуке первоначальный вид… Да что реставратор, я сам это сделаю за пару часов!

Он почесал бороду и задумчиво посмотрел на начальника.

– Ну, так как? Режем? Все равно придется…

– Режем, – согласился дядя Рувим. – Только не просто аккуратно, а очень аккуратно…

– Как обрезание любимому брату! – пообещал Борух, доставая из чехла нечто, напоминающее электрическую зубную щетку, только со сверкающим диском на конце. – Никто ничего не почувствует…

Зажужжал моторчик, и диск практически без сопротивления впился в тысячелетнюю кожу. Запахло паленым волосом. Молодой ассистент работал, как врач-дантист: осторожно, ежесекундно контролируя линию разреза, прочищая ее мягкой кисточкой. Ороговевший материал резался легко, слегка подгорая по краям, отчего незначительно менял цвет.

Шагровский видел, что дядя просто приплясывает от нетерпения, буквально сгорает от желания немедленно взять в руки то, что скрывал старый тубус. Несмотря на возраст, с темпераментом у профессора все было просто отлично, лучше, чем с терпением.

Зато бородатый ассистент никуда не торопился, как и было обещано, работал тщательно и вскрыл чехол только с третьего прохода. Срезанная стальным кругом крышка отвалилась в сторону, открывая внутренности тубуса.

– Гвиль! – выдохнул Кац и со свистом втянул воздух через стиснутые зубы. – Настоящий гвиль! Йофи!

Внутри кожаной трубы виднелись прекрасно сохранившиеся листы пергамента.

Рувим Кац протянул руку к находке, пальцы у него чуть дрожали. Он почти дотронулся до пергаментов, но в последний момент отдернул руку и поднял на коллег глаза – счастливые и почему-то чуть влажные, но это, наверное, от переутомления.

– Ребята, – сказал он на русском. – Милые вы мои! А давайте-ка выпьем!