Век хирургов - Юрген Торвальд

В начале февраля она довольствовалась лишь небольшим количеством простокваши и не ела ничего больше. Я призвал на помощь Ваубана, чтобы попробовать искусственное питание распространенным тогда пептоном. Она молча вытерпела и это, но добрый ее взгляд говорил мне: только потому, что ты так хочешь! Ваубан оглядел меня, ни слова не говоря, а я старался увернуться от взгляда его серых, поблекших от возраста глаз.

Как раз в это мгновение за дверью кто-то зазвонил в старинный колокольчик. Я вышел и наткнулся на телеграфного посыльного, который передал мне новое послание. Я сразу же прочел подпись: Микулич, и пробежал глазами текст. В телеграмме говорилось: «29 января профессор Бильрот предпринял операцию по удалению опухоли пилоруса у сорокатрехлетней пациентки. Женщина чувствует себя хорошо и находится на пути к выздоровлению. Поездку в Вену считаю целесообразной…»

Я и сейчас с точностью могу припомнить то чувство: сердце мое перестало биться.

Все мое тело затрепетало от счастья. Я ворвался в комнату моей жены и встал перед ней на колени. Я обхватил ее за плечи своей правой рукой, а левой поднес к ее лицу телеграмму Микулича и заставил Сьюзен прочесть ее. Я непрерывно повторял: «Прочти же, Сьюзен, прочти… У них все получилось. И я всегда это знал. Я всегда в это верил… Читай, пожалуйста, читай…»

Она нехотя водила взглядом по бумаге.

Наконец она повернулась ко мне. Она искала мои глаза… «Если ты хочешь, то поехали в Вену, – сказала она и слегка засмеялась, отчего мне стало вдруг очень радостно. – Но ты поезжай первым и выясни, что там произошло. И если ты посчитаешь… то ты мог бы вернуться за мной, и мы отправились бы вместе…»

«Но что ты будешь здесь делать? – спросил я. – Кто останется рядом с тобой…»

«Мария, – ответила она, имея в виду нашу старую домоправительницу, – со мной останется Мария». Я видел, как, произнося это, жена моя наполнялась пылкой решительностью. «Поезжай же прямо сейчас, – скомандовала она, – поезжай скорее…»

В полдень десятого февраля 1881 года я оказался в Вене, где меня уже дожидался Микулич. Еще издалека я узнал его худую, подвижную фигуру и его немного бледное лицо, окруженное светлыми волосами. Вместе мы отправились в его квартиру. Дома он сообщил мне, что уже все устроил. Через час он запланировал отвезти меня во Вторую Хирургическую клинику и представить пациентке, которая была прооперирована двадцать девятого января. Она стремительно шла на поправку, хотя и она сама, и Бильрот отваживались надеяться на лучшее только в самых смелых своих мечтах. На следующий день Микулич намеревался отвезти меня в дом Бильрота, где у меня было бы полчаса, чтобы переговорить с ним.

Введя меня в курс дела и рассказав о наших планах, Микулич принялся за повествование о том, как проходила решающая операция, тогда я следил буквально за каждым движением его губ.

Эксперименты его ассистентов на собаках стали давать все более убедительные результаты, поэтому Бильрот стал дожидаться больного, у которого были бы все показания к операции. Так он ждал несколько месяцев. Поскольку опухоли желудка традиционно считались неоперабельными, а потому терапевты «лечили» их исключительно болеутоляющими средствами, в хирургическую клинику Бильрота являлись лишь пациенты, которым даже в этом лечении было отказано. И в декабре среди них оказалась та сама прооперированная двадцать девятого числа пациентка, сорокатрехлетняя женщина, полностью отчаявшаяся мать восьмерых детей, которая на протяжении шести недель испытывала тошноту, едва поев, ее организм мог какое-то время удерживать в себе лишь молоко. Она настолько изголодалась, что от нее в буквальном смысле остались только кости. Диагноз в ее случае был однозначен, а потому Бильрот решился на операцию по удалению у нее опухоли пилоруса…

Бильрот решил действовать по тщательно продуманному, много раз опробованному на собаках методу. Но также он предусмотрел несколько запасных вариантов на тот случай, если по ходу операции выяснится, что опухоль настолько обширна, что совместить желудочное и кишечное отверстие совершенно невозможно. Также он подготовил себя к разного рода неожиданностям, которые в те времена, когда до открытия рентгена оставались еще долгие годы, были делом заурядным, особенно если речь шла о вскрытии брюшной полости. Предварительно он изъял все содержимое из желудка пациентки и распорядился промыть его. Он ввел в лечебный обиход пациентки пептоновые клизмы – таким образом она стала получать искусственное питание, которое, как он надеялся, она смогла бы получать тем же способом и после операции. Но ни один человек на свете тогда не знал, как поведет себя желудок, если пациентке суждено было прожить еще долгое время. Бильрот оперировал с применением антисептиков – и вся операция будто бы была отмерена по линейке, выверена по секундомеру. А в те долгие часы, была, казалось, покорена новая страна, которая не покорилась раньше пионерам-завоевателям.

Пока Микулич рассказывал, я сравнивал оперативный метод Бильрота с теми, что использовали Пеан и Рыдигер. Я рассудил, что Бильрот выбирал более разумные направления разрезов, чем Рыдигер. А о Пеане нечего было и говорить. Также он применял другую технику швов, и сосуды он перевязывал так, что операция проходила почти без потери крови – все это было свидетельством кропотливой подготовительной работы. Но в общем и целом техника Бильрота очень напоминала технику Рыдигера. При помощи резекции Бильрот доводил желудочное отверстие до размеров отверстия двенадцатиперстной кишки и затем соединял оба органа посредством «окклюзионного» шва. В отличие от Рыдигеровой операции, которая длилась четыре часа, операция Бильрота занимала всего полтора часа – от той минуты, когда давали наркоз, до того момента, когда на брюшную стенку накладывался последний шов.

Когда мы приближались к клинике Бильрота, я с удивлением почувствовал, что меня будто бы подхватила и понесла волна уверенности.

«Пациентка, – продолжал Микулич, – была прооперирована уже тридцать дней назад. После операции у нее не наблюдалось ни слабости, ни боли, ни рвоты. Сначала мы давали ей лишь немного льда, затем каждые полчаса стали давать столовую ложку простокваши. Такое питание ее организм принимал без каких-либо затруднений, и через несколько дней у женщины восстановилось нормальное пищеварение. Мы не отходили от нее ни на час. Я часто не спал по ночам из одного только страха, что что-то может произойти в мое отсутствие: ей вдруг могло стать хуже, из-за подвижности желудка могли разойтись швы, что грозило бы воспалением брюшины, у нее в конце концов могла подняться температура. Но ничего не происходило. Это чудо, и вплоть до сегодняшнего дня мы не научились смотреть на это иначе – это чудо…»

Мы вошли в здание, которое, руководствуясь современными представлениями, можно было бы назвать тесным, шумным и дурнопахнущим, но именно с ним были связаны грандиозные планы Бильрота, именно там он добился выдающихся успехов. Микулич и я остановились у двери больничной палаты. «Пациентка, – вполголоса сказал Микулич, – последние восемь дней чувствует себя настолько хорошо, что накануне объявила нам, что не хочет больше находиться одна в отдельной палате. Она захотела общения – тогда как за пять дней до того она лежала в своей постели апатичная, мучимая постоянной рвотой. Но сейчас вы и сами увидите…»