Промзона - Юлия Латынина

– К режиссеру какому-то. В Питер.

– Почему в Питер?

– Не знаю. Она у меня всегда такая была… интересная, знаешь. Все Пастернак, да Вальмонт, да серебряный век… А тут я со своими железками. Она меня каждый вечер шпыняла: а ты, мол, знаешь, какие стихи Пастернак про осень написал?

– А какие?

– А фиг его знает… Она и сама не знала.

Ахрозов налил себе еще коньяка, разбавил его кока-колой и выпил. Коньяк и кока-кола оба были коричневыми, и Настя не могла понять, сколько кока-колы было в стакане, а сколько спиртного.

– А этот… крутился… в кино обещал снять.

– Снял?

– Нет. Он вообще за наркотой приезжал… и ее на это дело посадил… уже в Питере.

– Она живая? – спросила вдруг Настя.

– Нет.

Настя тихо охнула.

– Зарезали ее два года назад. Она до шлюхи вокзальной докатилась. Так, труп не очень-то и опознали…

– И вы ее и не искали?

– Не искал. Думал – сама прибежит.

– А она?

– А она приезжала. В Таджикистан. А там уже никто не знал, где я…

Настя молчала.

Ахрозов уперся тяжелыми кулаками в стол, Настя заметила, как под черной фуфайкой перекатились тугие мускулы.

– Если она от меня к какому-то глисту ушла, так какой я после этого мужик, а? – спросил Ахрозов.

– А дети есть? – спросила Настя.

– Сын. В Кембридже. Нечего ему тут нашу вонь нюхать.

– А у меня будет много детей, – сказала Настя.

– Это сколько – много?

– У меня будет девочка, и мальчик, и еще девочка, и еще мальчик, – сказала Настя. – Вот. Чем больше, тем лучше. А ты совсем какой-то несчастный.

– Почему?

– Так. Ни детей, ни жены. Одни шаровые мельницы.

– Я действительно не очень счастливый человек, Настя, – хрипло сказал Ахрозов.

Они замолчали. У Ахрозова в кармане неожиданно зазвенел второй недобитый телефон, директор дернулся, выключил и его. Потом наклонился к интеркому, рявкнул:

– Да где твое печенье?

– Дак в город поехали, Сергей Изольдович, – растерянно доложил охранник, – нету печенья в доме.

– Чтоб через десять минут было, – сказал Ахрозов, – уволю к чертовой матери.

Настя сидела, опустив глаза. Про печенье она сказала просто так: не очень-то было ей и нужно это печенье, тем более чтобы отправлять за ним в город служебную машину.

– Так вы переодеваться-то будете? – сказала Настя.

– Потом, – сказал Ахрозов.

Он тяжело поднялся и достал из шкафа новую бутылку коньяка. Настя с некоторой тревогой следила, как граненый стакан снова наполняется янтарной жидкостью.

– Я Западный карьер тебе показывал? – спросил Ахрозов.

Настя на всякий случай кивнула.

– Я там человека убил. Посредника. Он у экскаваторщиков запчасти скупал. Я заметил, что норма расхода долот – в два раза выше. Ну, мы с охраной их наземь положили. Он лежит, и я вижу, он из-под мышки ствол тянет. Я в него выстрелил. Прямо в голову, а? Там мозги на пять метров разлетелись.

– Я наверное пойду, – сказала Настя.

– Погоди, – сказал Ахрозов. – У него шесть детей, да. Все от голода пухнут. А ты думаешь, Сляб это ценит? Он меня выкинет, за то, что я человека убил. Когда я все тут расчищу. А я для него человека убил. А, Настя? Я прав был или нет?

Настя промолчала.

– А воровать перестали, – сказал Ахрозов. Закрыл глаза и добавил: – Это режиссеришку бы так… Как ты думаешь?

– Я думаю, что тебе лучше в ресторан не ехать, – сказала Настя, – лучше я домой пойду.

Она поднялась, и Ахрозов неожиданно легко поднялся перед ней и перегородил ей путь к выходу.

– Не уходи, – сказал Ахрозов. Его руки внезапно оказались у нее на плечах. Ахрозов выпил в этот вечер довольно много, но то ли оттого, что это был дорогой коньяк, то ли еще почему, а только спиртным от него особенно не пахло. Так, скорее табаком и каким-то особым мужским запахом – крепкого, сильного мужика.

– Мне пора, – сказала Настя.

– Я для тебя слишком старый, да?

Настя помотала головой.

– Мне пора, – повторила она.

Ахрозов был ненамного выше Насти, и так как Настя любила высокие каблучки, то сейчас они стояли почти совершенно вровень. Глаза Ахрозова, серые и подернутые какой-то дымкой, неотрывно глядели в глаза Насти.

– Все для Дениса, да? – хрипло спросил Ахрозов.

– У меня с Денисом ничего нет, – ответила Настя.

– Тогда останься.

Настя молчала. Ей было страшно жалко Ахрозова, но она боялась ему об этом сказать. Ахрозов был не из тех мужиков, которые обрадуются, если их пожалеет женщина. «Это у него просто пьяная придурь, – подумала Настя, – у него была куча баб, а у меня не было ни одного мужчины, и если бы здесь была любая другая женщина, он вел бы себя точно также. А завтра он и не вспомнит».

Ахрозов неожиданно плавно соскользнул на колени и теперь смотрел на Настю снизу вверх. Насте внезапно стало страшно. Очень страшно. В серых глазах Ахрозова разгоралась какая-то непонятная заря.

Потом в пансионате внезапно погас свет. Ахрозов вскочил с колен и метнулся к окну. За озером, где находились цеха, расстилалась непроглядная чернота: только белые крупные звезды отражались в туской воде шламохранилища.

– Твою мать, – сказал Ахрозов, – они отключили комбинат!

На столе жалобно зачирикал интерком.

ГЛАВА ШЕСТАЯ, в которой служба безопасности Павлогорского ГОКа штурмует электрическую подстанцию, а Степан Бельский ведет переговоры с «Аэроспасиаль»

Денис вернулся в Павлогорск двадцать девятого августа.

Количество охранников у дверей удвоилось, а самое дверь защищала прочная стальная решетка. Комбинат, под бдительным оком Гриши, переходил на осадное положение.

За неделю, прошедшую со времени прошлого приезда Черяги, электричество отключали три раза. Формальной причиной служил недостаток топлива на Павлогорской ГРЭС, но почему-то под веерное отключение попал только Павлогорский ГОК да еще небольшая птицефабрика, с которой у мэра были свои счеты. С вагонами дело обстояло по-прежнему скверно.

Было уже семь часов вечера, и заводоуправление изрядно опустело.

Денис зашел на второй этаж и прошел в приемную директора. В большом аквариуме плавали красные рыбки, дверь из предбанника в кабинет стояла раскрытая. Денис зашел в кабинет, но и там никого не было. В предбаннике хлопнула дверь, послышались женские голоса. Видимо, это вернулась секретарша, Люба, и с ней еще какая-то женщина. Денис уже повернулся было, чтобы выйти, но тут послышался жаркий-жаркий шепот, срывающийся на визг.