Свадебная вендетта - Марина Серова

– Я все еще хочу услышать полную историю, – напомнил Гарик.

– Может, я все расскажу тебе в городе? Страшно хочу спать.

– Нет, лучше рассказывай сейчас. Через два часа статья должна быть опубликована.

– Ты же уже опубликовал на сайте эксклюзив?

Гарик пренебрежительно махнул рукой:

– Это так, легкая затравка. Я должен написать все подробно и от первого лица, прямо с места событий. Причем быстро – новости, как ты знаешь, в современном мире долго не живут.

– Ладно, спрашивай. Я, конечно, уже все рассказала Кирьянову, но поскольку тебя вчера услали в номер, так и быть – повторю все, что знаю.

– Отлично.

– С чего хочешь начать?

– Кого вы с Кирьяновым допрашивали в первую очередь?

12 часов назад…

Владимир Сергеевич предложил расположиться в кабинете администратора. Сначала у нас возникла мысль использовать банкетный зал, но мы вовремя сообразили, что праздничный антураж будет неуместен для беседы. Скромный кабинет Анны Леонидовны был нейтральной площадкой, никому не напоминающей о несостоявшейся свадьбе.

Администратор предусмотрительно убрала коньяк в подвесной шкафчик у стены, вытерла столик и по просьбе Кирьянова принесла графин с водой и два стакана.

Анна Леонидовна шмыгала носом и прятала покрасневшие глаза – оказывается, вместе с полицией на теплоходе прибыл владелец клуба – тот самый Карабас, которого так боялись сотрудники. К нашему удивлению, это оказался маленький кругленький человечек, ростом мне примерно по пояс. Он, как колобок, скатился по трапу на причал, мячиком пропрыгал по ступенькам вверх по белой лестнице и понесся к главному входу, на бегу бормоча проклятия. У администраторши, которая выбежала его встречать, тут же потекла тушь.

– Ой, Симон Юльевич! У нас тут такое творится… У нас убийство… – плаксивым голосом закудахтала она, прижимая платок к густо накрашенным губам.

– В курсе уже! – рявкнул смешной человечек. – Когда меня нет, у вас вечно все не так. Не нойте, бога ради, а то, клянусь своей собакой, тут прибавится еще один труп!

Его суровость нас с Гариком рассмешила. В голове не укладывалось, как администратор может бояться такого нелепого коротышку. Но Анне Леонидовне, похоже, смешно не было. Хозяин вошел в дом, и несчастная женщина побежала за ним чуть ли не на цыпочках.

Сейчас, сидя в одном из кресел кабинета, я наблюдала, как суетливо она переставляет стаканы дрожащими руками, и думала о том, как сильно нас могут пугать люди, которые на самом деле ничего сделать не могут.

Эти мысли вернули меня к шантажисту Виктору и его невесте.

– Заходите! – послышался голос Кирьянова.

Дверь открылась, и один из полицейских ввел в кабинет мать жениха, осторожно придерживая ее под локоть.

Алла Михайловна была смертельно бледна, но слез я не заметила. Губы женщины были сжаты в узкую полоску, а лицо превратилось в суровую, железную маску, за которой я не могла разглядеть ни одной эмоции.

– Присаживайтесь, поговорим, – попросил Кирьянов.

Он подвинул женщине офисный стул, а сам сел напротив за стол рядом со мной.

– Алла Михайловна, – начал Владимир Сергеевич, – примите мои соболезнования по поводу смерти вашего сына. Вы в состоянии с нами поговорить?

– В состоянии, – хрипло ответила женщина.

По ее голосу было понятно, что она долго молчала. Кирьянов подвинул к ней пластиковый стакан и налил воды из графина. Женщина послушно выпила.

– Расскажите, в каких отношениях вы были с невестой вашего сына, – попросил Кирьянов.

Алла Михайловна выдержала паузу, глядя в крышку стола.

– Обычные отношения, – ответила она наконец бесстрастным тоном, восстановившим свою тонкость и высокий тембр.

За окном уже стемнело. В назойливом свете электрической лампы ее скуластое, грубоватое лицо казалось вырубленным из куска сухой древесины.

– Вы испытывали неприязнь к Виктории Сениной?

– Нет. – Женщина покачала головой. – Не испытывала. У нас все было хорошо.

– Маловероятно, – вмешалась я, и Кирьянов с готовностью предоставил мне слово. Он слегка отодвинулся в сторону, жестом позволив мне продолжить беседу.

– Думаю, дело обстояло несколько иначе, и я сейчас объясню почему. Дело в том, что вы были слишком разными. Не в смысле возраста, внешности или достатка. Я, скорее, имею в виду социальное положение. Виктория родилась в семье интеллигентов. Читать научилась в четыре года. А поправлять речь других – наверное, в пять. У вас какое образование?

– Какая вам разница? – раздраженно спросила Алла Михайловна и скрестила руки на пухлой груди, обтянутой серым свитером.

Внутренне я улыбнулась – наконец, эмоции. Если человек испытывает эмоции, раскрутить на признание его легче, чем того, кто замкнут в себе.

– Я не хотела вас обидеть, и в обычных обстоятельствах для меня действительно не было бы разницы. Но сейчас ситуация несколько иная. Виктория не могла не обратить внимания на то, какая пропасть лежит между вами. Наверняка она испытывала постоянное раздражение. Сперва, сразу после знакомства, девушка наверняка слишком преувеличенно улыбалась при встрече. Эта улыбка была слегка растерянной – так всегда улыбаешься, когда не знаешь, о чем говорить с человеком, и не хочешь его обидеть. Но долго притворяться не получается. Всегда наступает момент, когда раздражение нельзя больше сдерживать, и все накопленное внутри выплескивается наружу с гневом. Она поправила вас, правильно? Вы неправильно поставили ударение или исказили слово, словом, совершили какой-то непростительный грех с точки зрения учительницы русского языка. Это самая нетерпимая профессия на свете. Я обратила внимание на то, что она вас поправляет, еще там, на лестнице, когда мы все поднимались с причала. Вика сделала это, не смущаясь, машинально, так что стало понятно: для нее не впервой делать вам замечания. И только не говорите мне, что вам это нравилось. Никому не нравится, что его прилюдно выставляют неучем.

– Я не имела ничего против, – ответила Алла Михайловна, – мне и правда не хватало этого… образования. Я родилась в деревне, выросла в деревне и жила, считай, что в деревне. Поэтому многого не знаю. Вика говорила правильно, почему бы не послушать ее.

– Понимаю, почему вы так говорите, – улыбнулась я. – Но все же никому не понравится, что его постоянно одергивают и