Долг - Виктор Строгальщиков

Сумку Вилли поставил на стол. Я по звуку сразу понял, что она не пустая, и расстроился. Самое обидное, что не купили «ВЭФ» и блоки сигарет – их по карманам не спрячешь, и как мне теперь возвращаться? Ладно, будем решать проблемы в порядке очередности. Вилли спрашивает, какова его доля. Семь процентов с каждой вещи. Вилли согласно кивает и начинает считать. Лицо у него при этом сосредоточенное, но не жадное. Семь процентов – четкая маржа. Не пять процентов и не десять – такие цифры называют, глянув в потолок. Именно семь. Шесть процентов тоже вполне прилично, но я своих слов обратно не беру.

Вилли все уже сосчитал – и деньги в целом, и свою маржу. Мне пересчитывать не надо. На столе остался радиоприемник «ВЭФ» и блоки разнесчастной «Явы». Я повертел в руках приемник и сказал, что есть хорошая идея. Вилли выслушал меня и призадумался.

– Мне его не надо.

– Подаришь кому-нибудь.

– Это очень дорогой подарок. Такие подарки у нас дарить нельзя.

– Почему?

– Нехорошо подумают.

Тогда я сказал Вилли, что приемник стоит ровно половину его доли. Другая половина и сама по себе хороша за три часа непыльной работы. Вилли долго смотрел на меня, потом засмеялся и начал выкладывать деньги. Я тоже засмеялся, когда увидел, что он себе с приемника накинул семь процентов и был при этом абсолютно прав: новая сделка – новая маржа.

Помощник принес нам пива и сосисок с капустой. Когда я прихожу в гражданском, мы с Вилли перекусываем в зале. Сегодня я в армейской форме, и мы едим здесь, за понимание я благодарен Вилли. Я вообще ему благодарен, он меня крепко выручил. Настроение сделалось отличным, а ведь совсем недавно вертелся на диване и места там себе не находил.

– Послушай, Вилли, -сказал я, – давно хочу спросить, да все момента не было. Вот ты скажи: русских здесь сильно не любят? Я про тебя не спрашиваю, ты в нашем лагере сидел. А вот другие? Мне интересно.

– Почему не любят? – Вилли вытер губы салфеткой. С набитым ртом, как мы, он бесед не ведет. – Вы победители. Вы сильные.

– Хорошо. А на той стороне, под американцами, так же думают?

– Конечно.

– Никакой разницы?

– Разница есть. Не будем говорить, Сережа.

– Я понял, Вилли, я молчу. И что, так и будет всегда? Вы под нами, те под ними...

– Не будет. Но пока такой порядок. Порядок для немца – главное. Вы нас не грабите, не убиваете; даете жить спокойно.

– Но были же случаи...

– Это неважно. Случаи есть всегда. Я живу хорошо, мой сосед живет хорошо. Это главное. Остальное – политика, нас не касается.

– При Гитлере тоже не касалась?

– Я знал, что ты спросишь. Вы всегда спрашиваете. Если хочешь, я могу тебе сказать неправду. Но я тебе правду скажу. Ты мой друг. Не касалась.

– А гестапо?

Вилли сказал, что у них тут не было гестапо. В Веймаре было, а у них – нет. Город маленький, только полиция. У них и сейчас штази нет. Штази в Веймаре, здесь полиция. Здесь хорошо. Ты сам все видишь, сказал Вилли.

– И по ночам никто не ездил, не хватал?

– Нет.

– Но ты же воевал?

– Все воевали.

– За Гитлера.

– А вы за Сталина.

– Мы – за страну.

– Мы тоже за страну, – сказал Вилли. – Но Гитлер зря полез на русских, это правда. Здесь все так думают.

– Спасибо, Вилли. Ты мне здорово помог.

– Мы друзья. Это важно.

– Жаль, что времени мало, поболтали бы еще.

– Болтать не надо, – сказал Вилли. – Болтать нет пользы. Э-э... Сейчас я вспомню... Дуй домой! Правильно? Вот, дуй домой! Еще хочу сказать... В сорок седьмом мы строили у вас обком для партии. Нам ваши женщины приносили хлеб. Я помню. Солдаты их не прогоняли. Дуй домой, Сережа.

На трамвае я проехал мимо нашего полка и еще одну остановку для верности. Пустой вещмешок я оставил у Вилли, блоки сигарет сунул под мышку. Деньги еще в гаштете я распихал по сапогам. Выйдя из трамвайного вагона, достал из-за пазухи сложенный фартук, завернул в него непроданный хабар, черпнул ладонью пыли у тротуарного бордюра, провел пятерней по лбу, расстегнул воротник гимнастерки и побежал. С сигаретами под мышкой бежать было неловко, я вспотел и быстро сбил дыхалку, что мне и требовалось для убедительной отмазки.

– А ну стоять, ефрейтор!

Черт подери, я ведь уже прошел недлинный коридорчик КПП с вертушкой, на ходу кивнув дежурному сержанту за стеклом – тот даже бровью не повел, потому что шел я внутрь, а не наружу. Конечно, если бы сержант хотел развлечься, он бы меня немножко потерзал, но сержант был из старых, и ему было лень. Зато красивый лейтенант, что прогуливался на солнышке возле караулки, был из проклятых молодых.

– Ко мне, ефрейтор.

Пять шагов до лейтенанта я пробежал, неловко цапая пальцами пуговицы воротника.

– Кто такой?

– Ефрейтор Кротов, товарищ лейтенант!

– Какой роты?

– Четвертой, товарищ лейтенант!

– Почему не на занятиях?

– Писарил, товарищ лейтенант. Стенды красил.

– У немцев, что ли?

– Никак нет. Возле столовой.

– Так почему... И что за вид, ефрейтор!

– Виноват!

– А это что такое?

Только бы он меня в караулку не повел... Версию я выдаю такую: малярничал возле столовой, водила попросил помочь с погрузкой тары. Тут вышел старшина, велел ехать на базу за картошкой. Я был при фартуке, и старшина решил, что я из кухонного наряда. А мне вдруг прокатиться захотелось и сигарет купить. В солдатской лавке «Явы» нет, а на базе есть, я ездил, знаю. Вот и поехал. Погрузились, а грузовик заглох. Водила говорит, чтобы я бегом назад...

– Ты погоди, – сказал мне лейтенант, – грузовик совсем недавно здесь проехал.

– Все правильно. Я побежал, а он, видать, завелся. Когда он мимо ехал, я ему кричал, но он не слышал. Так и упилил, козел...

– Разговорчики, ефрейтор! – склонив голову в свежей фуражке, лейтенант смотрел на сигареты. – Так, говоришь, на базе есть?

– Так точно!

– Ладно, свободен... И привести себя в порядок!

– Есть привести!

Возле кухни стоял тот самый бортовой зилок. Водитель, увидев меня, вылез из кабины, покрутил пальцем у виска и спросил, какого черта я ему в кузов свою коробку с банками поставил. Вот тебе на, кричу. Ая, блин, обыскался! Думал, сперли... Ну спасибо, земеля!

В коробку с красками я сунул блоки, прикрыл фартуком.

– Э! – сказал водитель. – Где «Яву» взял?