Гений - Алексей Слаповский

– Хочешь попробовать? – Российский Коля направил на него автомат, лицо сделал злое, но при этом как бы не лично злое, а государственно злое, потому что обида была нанесена на этот раз не ему, а российскому оружию и в целом российской армии.

– Давай, кто первый! – вместо украинского Коли откликнулся Леча и выставил вперед дуло, заодно передвинув флажок на автоматическую стрельбу: уж воевать так воевать!

– Евгений не умел чувствовать опасности смерти, хотя давно пора научиться, – неожиданно сказал Евгений. – Но он умел чувствовать опасность глупости. Бороться с глупостью можно двумя способом: можно перебороть ее умом, доказательствами и доводами, это долго и часто бесполезно, а второй способ – усугубить ее еще большей глупостью, после которой сама собой станет очевидной глупость предыдущей глупости. Или она, что самое лучшее, просто забудется.

После этого он поднял со щебенки консервную банку и подбросил вверх, крикнув:

– Кто попадет, тот и победил!

Четверо пограничных воинов, словно услышав боевую команду, тут же задрали стволы автоматов и стали палить по высоко взлетевшей банке.

Они стреляли, а Евгений пошел своей дорогой, слыша, как, закончив пальбу, пограничники спорили:

– Я первый попал! Первый выстрелил, первый и попал!

– Промазал ты первый! Она после меня аж подскочила!

– Не подскочила, а в сторону отлетела! Я ее сшиб!

– Ты опять?

– Что я опять? Это ты опять!

Навстречу Евгению выехал пожилой человек на велосипеде, которого ночь застала за хозяйственными заботами: что-то у него лежало в свертках в корзинке-багажнике перед рулем, к заднему багажнику тоже было что-то приторочено, плечи оттягивал объемистый рюкзак. Остановившись, человек спросил Евгения:

– Кто это там?

– Да так, балуются, – сказал Евгений.

Человек кивнул, будто сразу все понял, и поехал дальше, медленно крутя педали и крепко держа руль, который вихляло на ухабистой дороге.

[25]

Ростислав Аугов вел совещание в просторной гостиной дома, который предоставил ему Прохор Игнатьевич Крамаренко. Он собрал людей, с которыми ему предстояло работать: проектировщики, социологи, экономисты-аналитики, экологи, представители разных партий и организаций, военный специалист с помощниками, группа медицинского обеспечения – врач и две медсестры, и так далее, и так далее, всего около пятидесяти человек.

Был здесь и Геннадий Владимирский.

Была и Светлана. С утра она пришла в редакцию, холодно поздоровалась с Вагнером, потому что еще не простила его, и сказала Аркадию:

– Надо ехать на место преступления. Я слушала радио, смотрела телевизор, уже запутали так, что через день никто не разберется.

– Мы же не следователи, – сказал Аркадий, улыбаясь.

– Тебе весело? – строго удивилась Светлана.

– Да нет, просто… Рад тебя видеть. А Степу жаль, конечно.

Аркадий был не просто рад, он чувствовал себя абсолютно счастливым. На него нахлынул прилив нежной влюбленности, усугубленный тем, что и на работе все в порядке: статья о необходимости народных дружин написана и выпущена, пусть и в сглаженном Вагнером виде, и дома все хорошо: после горячей супружеской ночи Нина рано проснулась, чтобы накормить его завтраком и проводить на работу; когда в делах и в семье порядок, любить удобнее и приятнее.

– Там оцепили всё, – подал голос Вагнер. – Ехать бесполезно!

Яков Матвеевич сказал это официально и категорично, будто именно он приказал оцепить место гибели несчастного Степы Мовчана и распоряжается, кого пустить, а кого нет. То есть поделился секретной информацией, но так, чтобы это не выглядело уступкой Светлане. Вообще-то надо бы, конечно, спросить, в каком качестве она сюда пришла и с какой стати зовет куда-то сотрудника газеты, не спросив разрешения Якова Матвеевича, но Вагнер еще не определился, как теперь относиться к Светлане, он не знал отношения к ней майора Мовчана. Выпустил, да, но это не значит, что дело закрыто.

– Оцепили – одно, а главное – не наша территория, – поддержал Маклаков начальника. – Наверняка хохлы там сейчас жесткий пограничный режим ввели. Да и в поселке у них тоже кордоны стоят, жена у меня с полпути утром вернулась, на рынок не пустили.

– Евгений вспомнил слова Марины Макаровны, – задумчиво сказал присутствовавший здесь Евгений, – и сообщил, что они решили вырыть ров и поставить забор. Они решили вырыть ров и поставить забор, – повторил он всем окружающим.

– В самом деле? – заинтересовался Вагнер. Информация была крайне важная и с человеческой, и с газетной точки зрения.

– Он вчера там был, – пояснил Аркадий. – Все знает.

– А почему я не знаю? Аркадий, дорогой, сколько раз просил: если вам что-то становится известно, сразу сообщаете мне! Газета должна быть в курсе всего! – упрекнул Яков Матвеевич и вдруг неожиданно добавил: – Мягко, но решительно, сказал Яков Матвеевич, – глянув при этом на Евгения.

Все слегка удивились, однако новость о перекрытии границы рвом и забором была слишком значительной, чтобы фиксироваться на мелочах. У каждого с украинской частью Грежина были связи – и родственные, и приятельские, и бытовые, и другие прочие, как у Наташи Шилкиной, которая всегда стриглась в украинско-грежинской парикмахерской у замечательной и недорогой мастерицы Любы Пироженко.

Вагнер, покрутив в пальцах ручку, обратился к Светлане:

– Что, если вам сходить на совещание москвичей, которые приехали? Они просили кого-нибудь из газеты прислать.

– Разве я тут работаю? – спросила Светлана.

– Строго говоря, приказ об увольнении еще не подписан.

– Опровержения вашей статьи тоже не было, – напомнила Светлана.

– Это вопрос полемический, – сказал Яков Матвеевич, с трудом удержавшись, чтобы не добавить «сказал Яков Матвеевич». – Но главное, Света, ты пойми, у человека сын погиб. Ты хочешь именно сейчас на него опять напуститься?

Светлана, помолчав и подумав, сказала:

– Ладно. Где это?

Вагнер объяснил: в резиденции Крамаренко, в доме его сына.

– Постарайся быть объективной, – напутствовал он.

– То есть?

– Ну, чистая информация, голые факты, без аналитики.

– Меня учили, что голых фактов не бывает.

– Тебя учили теоретики, а я практик.

– Евгений с интересом наблюдал за этим разговором, – сказал Евгений. – Люди, почти всегда понимая друг друга, часто делают вид, что не понимают. Объективность для Вагнера означала: без критиканства по отношению к московским гостям, которым спасибо уже за то, что приехали. Но Светлане хотелось, чтобы он сказал об этом прямо, тогда у нее будет повод чувствовать внутреннее сопротивление, соответствующее ее характеру.