Время собирать камни - Александр Харников

Ну, а второе послание, было телеграммой-молнией заместителя народного комиссара по военным и морским делам генерал-лейтенанта Николая Михайловича Потапова. Точнее, не послание, а предписание — я был должен немедленно отправиться в Петербург, для получения нового назначения. В свое время я был немного знаком с Николаем Михайловичем, и считал его порядочным и умным офицером. Поэтому, для меня было непонятно — как такой человек может работать в правительстве, возглавляемым бывшим арестантом?

После некоторых размышлений я пришел к выводу, что мне действительно следует выехать в Петербург, чтобы разобраться во всем на месте. Во всяком случае, я ничего не терял — если меня не удовлетворит предложение генерала Потапова, то из Петербурга до Гельсингфорса просто рукой подать.

Путешествовать мне пришлось, разумеется, как последнему шпаку, в партикулярном костюме. Мои знакомые предупредили меня, что ехать на поезде в генеральской форме это просто самоубийство — разнузданная солдатня и пьяные матросы могли в любой момент расправиться с обладателем золотых погон и шинели с красной подкладкой.

Зато я мог теперь пообщаться с, так сказать, народом, лицом к лицу и послушать, о чем они говорят. Ну, и почитать большевистскую прессу — в Одессу она доходила с большим опозданием.

Из чтения газет я узнал много для себя нового. Оказывается, накануне взятия власти флот, давно уже ставший большевистским, как-то ухитрился нанести тяжелое поражение германскому флоту, и почти полностью уничтожил десантный корпус, попытавшийся высадиться на острове Эзель. Я посчитал бы известие об этом обычным газетным враньем, если бы не увидел зачитанный до дыр спецвыпуск большевистской газеты "Рабочий путь", в котором напечатали, помимо репортажа с места событий, и фотографии потопленных германских кораблей. В их число, между прочим, входил и новейший германский линейный крейсер Мольтке! Особо впечатлили меня снимки с толпой пленных немецких солдат и пляжем на Эзеле, сплошь усеянном трупами десантников.

— Вот это да! — подумал я тогда, — Неужели на четвертом году войны наши моряки научились бить такого серьезного противника, как флот кайзера?

В Харькове в наш вагон подсел возвращающийся в Петербург служащий Викжеля, который рассказал о недавнем побоище, которое большевики устроили на улицах бывшей столицы Российской империи. Эти господа-товарищи не побоялись крови, и решительно навели в столице порядок, не пощадив при этом даже некоторых из членов из руководства собственной же партии. Мне это напомнило действия молодого генерала Бонапарта, который в 1795 году расстрелял из пушек толпу мятежников на улицах Парижа.

Гм, вполне возможно, что и среди большевиков вот-вот появится этакий Бонапарт. Ну, хотя бы тот же Сталин. И он сумеет на обломках Российской империи выстроить новую Империю. После этого известия мне как-то расхотелось последовать совету полковника Энкеля. Пусть кто-нибудь другой попробует поднять мятеж против людей, которые добиваются своего не уговорами, а пулеметами. Ведь в случае неудачи речь пойдет не о ссылке в Сибирь, а о самой жизни. Нет уж, если финским националистам и Перу Свинхуду так хочется попробовать, то я им мешать не буду. Но мне почему-то кажется, что все закончится так же, как и мятеж в Петрограде.

Мне еще больше захотелось увидеться с Потаповым, и получить от него информацию, что называется, из первых рук. Ну, а, по мере приближения к Петербургу, газеты, которые мы покупали на станциях, становились все свежее, а новости, которые печатались в них, все головокружительнее.

Оказывается, на этот раз отличились наши авиаторы, на своих аэропланах разбомбив практически все железнодорожные станции и мосты в Восточной Пруссии и на территориях прибалтийских губерний, захваченных германцами. Как это у них получилось — непонятно. Противник несет огромные потери, его подкрепления истаивают не дойдя до фронта, подвоз боеприпасов и снаряжения на фронт парализован.

И еще была одна новость немало меня порадовавшая, едва придя к власти, большевики немедленно занялись чисткой наших авгиевых конюшен. Ими арестованы самые знаменитые наши тыловые казнокрады — Гучков, Рябушинский и прочие одиозные личности из военно-промышленных комитетов. Причем, арестовали их не за так называемую "контрреволюцию" — субстанцию эфемерную и нематериальную, а за вполне конкретные хищения казенных средств и поставку в армию негодной амуниции и боеприпасов по завышенным ценам. Я не люблю большевиков, но в данном случае я с ними солидарен — по этим мерзавцам давно уже плачет виселица.

А на одной Подмосковной станции мне в руки попался свежий номер главной большевистской газеты "Правда". То, что я в нем прочитал, вообще заставило меня усомниться в здравости моего ума. На главной странице была напечатана фотография Государя и его брата Михаила, снятых на ступенях Гатчинского дворца рядом — с кем бы вы подумали?! С самим главой большевистского правительства Иосифом Сталиным. Судя по фотографии, Государь выглядел довольно хорошо. Были приведены и его слова: "Я признаю власть советского правительства и призываю всех, кто желает добра России, к сотрудничеству с ним"! Не знаю, подлинные ли это слова Государя, но то, что он не расстрелян и не растерзан обезумевшей толпой черни, уже говорит о многом.

Я не мог уснуть до самого Петербурга. После прибытия, сразу же на перроне, у всех пассажиров проверяли документы. Патруль, состоявший из двух человек в кожаных куртках самокатчиков, с короткими кавалерийскими карабинами и красными повязками на рукавах, и одного фельдфебеля, обмундированного в необычную форму — всю усеянную пятнами коричневого и желтого цветов, быстро просеивал прибывших через свое сито. Большинство тут же отпускали с Богом, но несколько человек, по всей видимости, вызвавших подозрение, люди в кожанках, которых один из моих соседей по вагону назвал красногвардейцами, отвели в сторону, и передали с рук на руки двум неприметным людям в военных шинелях без знаков различия, по повадкам, весьма смахивающим на жандармов.

Вот, наконец, подошла и моя очередь. Пятнистый фельдфебель строго, но вежливо, поинтересовался, имеются ли у меня какие-либо документы. Я протянул ему предписание, присланное мне генералом Потаповым. Фельдфебель быстро и внимательно его прочитал, после чего строго посмотрел на меня, — Генерал-лейтенант Маннергейм? — спросил он, — Густав Карлович?

Я кивнул.

Старший патруля вздохнул, — Так вот, насчет вас у меня имеется особое распоряжение…

Я уже было подумал что меня сейчас возьмут под руки и поведут к ожидающим в стороне жандармам, но фельдфебель вдруг достал из большого нагрудного кармана какую-то черную коробочку, и поднеся ее ко рту, сказал,

— Третий, я девятый, докладываю, среди пассажиров поезда, только что прибывшего из Одессы, обнаружен генерал-лейтенант Карл Густав Маннергейм, входящий с список "А".

Я удивился, услышав из коробочки, которую фельдфебель продолжал держать у виска, человеческую речь, — Девятый, я третий. Генерала с сопровождающим на дежурной машине немедленно отправьте в Таврический дворец.

— Есть, товарищ третий, — сказал фельдфебель, — Вас понял! — потом он снова нажал на какую-то кнопочку на своей коробочке и, убрав ее в карман, повернулся в мою сторону. — Пройдемте, Густав Карлович, — сказал он мне, жестом приглашая следовать за собой.