Последняя девушка. История моего плена и моё сражение с "Исламским государством" - Надия Мурад

– Салям алейкум, – сказал он. – Куда едете?

– В Киркук, хаджи, – ответил Насер и передал наши удостоверения через окно. – Моя жена из Киркука.

Его голос даже не дрогнул.

Боевик взял удостоверения. Через открытую дверь в будку я видела стул и небольшой письменный стол с бумагами и рацией. На углу тихо гудел маленький вентилятор и стояла почти пустая бутылка из-под воды. И тут на стене, над тремя другими фотографиями, я увидела свою, сделанную в здании суда Мосула в тот день, когда Хаджи Салман заставил меня принять ислам. Под ней была какая-то надпись. На расстоянии ее было не разглядеть, но, по всей видимости, там были указаны сведения обо мне и написано, что делать в случае моей поимки. Я затаила дыхание и просмотрела на другие фотографии. Солнце мешало разглядеть две из них, а на третьей была незнакомая девушка. Она выглядела очень молодой, и на ее лице, как и на моем, застыло выражение страха. Я отвернулась, чтобы боевик не заметил, что я смотрю на фотографии, и чтобы у него не зародились подозрения.

– Кого вы собираетесь посетить в Киркуке? – продолжал боевик спрашивать Насера, почти не обращая внимания на меня.

– Родных моей жены.

– Сколько вы там пробудете?

– Моя жена останется на неделю, но я вернусь сегодня, – ответил он, как мы репетировали.

В его голосе совсем не было страха.

Я гадала, видит ли Насер со своего места фотографию. Я подумала, что если бы он ее увидел, то наверняка попросил бы водителя повернуть обратно. Фотография подтверждала, что меня активно ищут, но Насер продолжал отвечать на вопросы.

Охранник обошел машину, подошел к моей дверце и жестом попросил опустить стекло. Я опустила, каждое мгновение ожидая, что потеряю сознание от страха. Я вспомнила совет Насера отвечать на вопросы как можно более кратко. На арабском я говорила в совершенстве с раннего возраста, но не знала, может ли мой акцент или набор слов выдать, что я из Синджара, а не из Киркука. Ирак – большая страна, и обычно по манере речи можно догадаться, из какой местности человек. Я не имела ни малейшего представления, как должны говорить те, кто родился и вырос в Киркуке.

Охранник наклонился и посмотрел на меня через открытое окно. Я была рада, что мое лицо прикрывает никаб, и попыталась не моргать слишком часто или слишком редко и ни в коем случае не плакать. Под абайей я вся вспотела, и меня по-прежнему трясло от страха, но в глазах охранника я была обычной мусульманкой. Выпрямив спину, я приготовилась отвечать на его вопросы.

Они были краткими.

– Кто вы? – спросил он скучающим голосом.

– Я жена Насера.

– Куда вы едете?

– В Киркук.

– Зачем?

– В Киркуке у меня живут родственники.

Я говорила тихо и смотрела вниз, надеясь, что мой страх примут за скромность и что мои ответы не звучат неестественно.

Охранник выпрямился и отошел от окна. Наконец он спросил водителя:

– Вы откуда?

– Из Мосула, – сказал водитель, как если бы отвечал на этот вопрос в миллионный раз.

– Где работаете?

– Да где найдется работа! – усмехнулся водитель.

Не говоря больше ни слова, охранник вернул наши удостоверения через окно и махнул рукой.

Мы проехали по длинному мосту в молчании. Под нами протекала река Тигр, блестевшая на солнце. Вдоль воды теснились тростники и другие растения; чем ближе к воде, тем гуще была растительность. Вдали от берегов траве и кустам не так повезло. Их обжигало летнее иракское солнце, и только те из них, которые поливали люди или которым повезло добыть влагу после дождей, доживут до следующей весны.

На той стороне водитель снова заговорил.

– Знаете, на этом мосту, по которому мы только проехали, полно взрывных устройств. Бомб, которые установило ДАИШ на случай, если американцы попытаются захватить Мосул. Ненавижу тут ездить. Такое чувство, будто взорвешься в любой момент.

Я обернулась. Мост и контрольный пункт исчезали вдали. Мы миновали их живыми, но могло случиться иначе. Боевик на посту мог задать мне больше вопросов, распознать мой акцент или заметить что-то подозрительное в моем поведении. Я представляла, как он велит мне вылезти из машины. Тогда у меня не было бы выбора, кроме как подчиниться ему и пройти в будку, где он приказал бы мне поднять никаб и увидел, что я та самая девушка с фотографии. Я также представляла, как под нами взрывается мост, как наша машина разлетается на куски и мы все трое погибаем в мгновение ока. Я молилась, чтобы, если мост взорвется, на нем в этот момент было как можно больше боевиков «Исламского государства».

5

Удаляясь от Мосула, мы проезжали места бывших боевых действий. Небольшие посты, оставленные солдатами иракской армии, превратились в груды обгоревших развалин. На обочине валялся каркас большого грузовика. Даже бродящие вдоль дороги стада овец и молодой пастух на медленно плетущемся осле не придавали ландшафту мирный вид. По телевизору я видела, как боевики сжигают блокпосты, покинутые военными, и не могла понять, зачем они это делают. Они просто уничтожали все без всякой причины.

Вскоре мы остановились на очередном пропускном пункте. Здесь дежурили только два боевика, которым, казалось, было безразлично, кто мы и куда едем. Они задали те же вопросы, только быстрее. Дверь в их будку тоже была приоткрыта, но я не заметила там никаких фотографий. Через несколько минут нам махнули, чтобы мы ехали дальше.

Дорога из Мосула в Киркук длинная и вьется по сельской местности. Местами она широкая, а местами узкая, и машины мчатся навстречу друг другу по двум полосам. Здесь часто случаются аварии. Легковые машины почти впритык обгоняют тяжелые фуры. Грузовики со строительными материалами разбрасывают гравий, который бьет по корпусам и ветровым стеклам. Иногда начинаются такие резкие подъемы, что кажется, будто взбираешься на скалу.

Почти все иракские города соединяют такие же дороги, одна опаснее другой, и на них всегда оживленное движение. ИГИЛ постаралось взять под контроль дороги еще раньше, чем города, отрезая солдатам пути отступления и лишая людей возможности убежать. Потом они установили блокпосты, чтобы было легче ловить беглецов. На большей части территории Ирака такие дороги – единственный способ куда-то уехать. На открытых равнинах и в пустыне почти невозможно укрыться. Если города и поселения – важные внутренние органы страны, то дороги – это вены и артерии. Заняв их, ИГИЛ могло решать, кто останется жить, а кто погибнет.

Какое-то время я рассматривала песчаную и каменистую пустыню, непохожую на те части Синджара, в которых мне нравилось бывать и где весной все было покрыто травой и цветами. Я ощущала себя в чужой стране, и в каком-то смысле так и было – мы еще не выехали за пределы «Исламского государства». Но чем дольше я присматривалась, тем больше замечала, что местность не такая уж однообразная. Камни становились все выше, пока не превратились в небольшие скалы, а потом снова съежились и вросли в песок. Временами я видела качающиеся головы нефтедобывающих установок или кучку глинобитных хижин, указывающих на поселение. Я смотрела в окно, пока меня снова не затошнило.