Адвокат вольного города - Тимофей Кулабухов

факт, что они кого-то удержат. Закрывал он их на ночь, но ночь в его случае наступала не сразу. Для начала он весь вечер дремал на своём посту, безошибочно просыпаясь, только чтобы взять плату за проход, потом снова засыпал. А спать отправлялся достаточно поздно, когда уходил в свой дом с безбожно заросшим палисадником.

Злые языки говорили, что он спускал весь свой доход от портала на водку. Как он её мог бы покупать, учитывая, что свой пост не покидал, никто объяснить не мог, но и перегаром от него иной раз отчётливо воняло.

Сейчас он снова дремал, глянул на нас из-за кустистых бровей, протянул мозолистую руку, получил свои пятаки и снова уснул. Судя по всему, время до закрытия врат у нас есть.

На Изнанке было светло и это сбивало с толка настроившийся на вечернее время организм.

Прииск был всё таким же, только на крыше нетронутого огнём здания сидела стая синеватых горластых местных птиц, которая при нашем появлении замолкла, а потом в едином порыве — улетела, синхронно и шумно сорвавшись с крыши.

Повсюду была грязь, валялся втоптанный в землю заступ, в сторонке стояла тачка с отвалившимся колесом, забросан бытовой мусор. На прииске царили: уныние, разруха и тоска.

Но, после подписания документов и покупки этого всего развесистого счастья вся эта разруха смотрелась под другим углом. Теперь это называлось «перспективы» и «потенциал». Наш инженер, который пока что весьма плохо говоривший по-русски, покопавшись к кучке растаявшей грязи нашёл там две небольших растительных макра.

Чен извлёк из походного мешка лакированную табличку с надписью «Прииск Филинова», сбил искалеченную временем и шальными охотниками предыдущую табличку как орла с Рейхсканцелярии и водрузил нашу, таким образом, что в результате мы имели пока ещё всю ту же разруху, но с лакированной табличкой.

Теперь, когда мы совершили символическое поднятие флага под приобретением, мы заторопились домой, потому что перспектива остаться ночевать в полуразрушенном строении прииска и жечь костёр, чтобы согреться ночью на Изнанке, причем в ход пойдёт та самая сбитая табличка — никого не прельщала.

Вернувшись домой, я, не ужиная, лёг спать. Спал беспокойно, рвано, тревожно. Филин кружил на пределе сознания, не вступая в контакт, но и беспокоя своим видом.

Проснулся очень рано и ужасно разбитым.

* * *

Женщина с усталыми глазами подвинула стул поближе к столу, уселась на краешек, горестно вздохнула, достала из сумки десятирублевую ассигнацию, положила на мой офисный стол и сказала.

— Я Любовь Ивановна. Эту историю уже в двенадцатый, наверное, раз буду рассказывать. Слушайте.

Хмыкнув, я отодвинул купюру к ней обратно, а на вопросительный взгляд пояснил.

— Раз вы её одиннадцать раз рассказывали, значит, вам до сих пор никто не помог.

— Да, все ваши коллеги разводят руками, говорят, ничего нельзя сделать.

— Значит, вы впустую потратите деньги. Нет, вы не пугайтесь, я всё равно вас выслушаю и отвечу на вопросы, но денег брать не стану, это было бы не честно.

Я не стал бы говорить женщине, что богатых купцов «обуваю» в этом же кабинете совершенно запросто и не моргнув глазом. Кстати, надо бы тому купчине послать акт оказания услуг по уголовному сопровождению как «выполненный» и краткий воодушевляющий отчёт по законотворчеству.

— Рассказывайте.

— Давно уже было. Мы молодые были, поженились с Виктором, первые годы хорошо жили. Нам заводоуправление квартиру продало как работникам. Жили мы… чего там, нормально жили, сына родили, Лёшенькой назвали.

Я не перебивал, речь этой женщины была ровной и удивительно не раздражающей.

— Потом на производстве авария случилась. Нет, Виктор не пострадал, но многих тогда уволили с производства. Квартиру не забрали, она уже вроде как наша была. Он пошёл работать на погрузку грузового транспорта. Пить начал. Его уволили. В подмастерья к обувщикам устроился. И оттуда его уволили за пьянку. Больше он уже не работал, пил только, вещи выносил из дома. Я с ним развелась, по суду. Но жить-то ни ему, ни мне больше негде было…

Она задумалась, я направил её мысль своим вопросом.

— Как давно развелись?

— Да уже девятнадцать лет прошло.

— А дальше? Умер, посадили?

— Вы правы, умер он. Пока не умер — это были самые черные дни в нашей с Лёшей жизни. Отец всегда рядом, то пьяный спит, то нашу еду съест, то деньги украдёт, то драться лезет. Квартплату он не платил, а мне трудно было, я разделила лицевые счета, по его счёту долги шли, я за себя платила, работала, сына тащила. В общем, Виктор как-то зимой занемог, почернел весь, но пил до самого конца. Перед смертью плакал много, прощенья просил.

— Давно умер?

— Шестнадцать лет.

Я прикинул в уме, что покойный приблизительно три года одолевал бывшую жену и ребёнка, проживая с ними под одно крышей. Что и говорить, история житейская и мне было её искренне жаль. А вот его смерть результат вполне себе закономерный, если ты не работаешь, а тратишь все свои силы на то, чтобы найти и употребить алкоголь, какого-то другого финала ожидать трудно.

— И вы пошли оформлять наследство?

— Да, к нотариусу.

— Давайте угадаю, он вам объяснил, что такого типа наследника как «бывшая жена» не существует? Что вы не можете наследовать за покойным.

— Да, так и сказал. Жалел меня… сказал, живите. Я и рада была первые годы что весь этот ужас закончился. Лёша учиться начал хорошо, друзья-приятели к нему в гости ходили, хорошие такие ребята. Больше я никогда не вышла замуж, но жизнь моя наладилась.

— Долги погасили по квартплате?

— Постепенно и за себя платила и долги Виктора, чтобы ни с кем не ссорится.

— Но в наследство на его половину квартиры не вступили? И при разводе её не делили?

— Квартира сразу на нас двоих «записана» была. Ходила я по инстанциям. Меня все жалели, хотя иные и слышать не желали, но помочь никто не взялся. Я даже в суд пробовала обращаться.

— Вы могли принять наследство от имени сына, Алексея?

— Мне тогда судья так и сказала, но времени много прошло, пропущен какой-то там срок.

— Исковой давности. Через много лет в суд пошли?

— Лет пять примерно. И с тех пор я сколько юристов обошла. У меня получается половина квартиры моя, а половина не пойми чья. Мертвеца… бывшего моего, Виктора.

— Покойник субъектом прав не является. Но в целом вы правы. Вам